РУССКИЙ ЯЗЫК И ЛИТЕРАТУРА

А теперь посмотрим, что дает в поэтическом отношении примат чувства над рассудком.

Сказание «О все видавшем», которое на тысячелетия старше других древних эпосов, в отличие от них напоено лирическими мотивами, а третья его часть чуть ли не целиком является лирикой в исполнении Гильгамеша, Унапишти, Сидури. Между тем историки литературы утверждают, что эпос хронологически предшествует лирике. Сказание о Гильгамеше лишний раз убедительно подчеркивает явную истину, что словесное искусство зачинается лирикой, за которой следует проза (эпические поэмы – это проза в стихах), а вослед последней – критика. Бесспорно, что именно лирика лучше всего приспособлена для передачи индивидуальных черт человека, его внутреннего мира. Отсюда, если каждый персонаж сказания о Гильгамеше – живая личность, то в других героических эпосах – носитель какого-либо определенного характера. Вот, например, как жизнен портрет Сидури, «хозяйки богов», которая встречается в поэме всего лишь раз. Гильгамеш спрашивает ее о дороге к Унапишти, а Анакреонт в юбке кормит соловья баснями –

Боги, когда создавали человека, –
Смерть они определили человеку, –
Жизнь в своих руках удержали.
Ты же, Гильгамеш, насыщай желудок,
Днем и ночью да будешь ты весел,
Праздник справляй ежедневно,
Днем и ночью играй и пляши ты!
Светлы да будут твои одежды,
Волосы чисты, водой омывайся,
Гляди, как дитя твою руку держит,
Своими объятьями радуй подругу –
Только в этом дело человека!

Сидури попадает пальцем в небо. Для правителя Урука гедонизм давно пройденный этап. Но как она, хозяйка то ли придорожного трактира, то ли находящегося на отшибе другого питейного заведения, предназначенного только для богов, точно живописует через свой идеал себя саму, беспечную и бездушную бабенку, для которой исстрадавшийся Гильгамеш, в ком она на показ принимает участие, пустое место, недостойное внимания ее, Сидури, важной персоны, управляющей питейным хозяйством бессмертных.
Подобен ей в лживости и ханжестве и другой избранник богов, бессмертный Унапишти, лицемерно причисляющий и себя к людям, к смертным –

Ярая смерть не щадит человека:
Разве навеки мы строим домы?..

Да, мы пахали! Но Унапишти в отличие от Сидури еще и хвастлив, тщеславен и мстителен. Ему не понравилось, что Гильгамеш не почтил его, бессмертного, как бога, а обратился к нему как к равному. Гильгамеш рассказывает Унапишти о тяготах своего пути –

Я скитался долго, обошел все страны,
Я взбирался на трудные горы,
Через все моря я переправлялся,
Сладким сном не утолял свои очи,
Мучил себя непрерывным бденьем...

И лукавый избранник богов, проведший всего семь бессонных ночей во время потопа, предлагает выбившемуся из последних сил юноше, который «сладким сном не утолял свои очи» месяцами, –

Кто же ныне для тебя богов собрал бы,
Чтоб нашел ты жизнь, которую ищешь?
Вот, шесть дней и семь ночей не поспи-ка!

Очень тонкий, очень мудрый и не знающий предела своим богатырским возможностям Гильгамеш, дослушав рассказ Унапишти о потопе, тут же мгновенно заснул сладким сном. Рассказ о потопе был прекрасен, остальное же, что мог предложить весьма обыкновенный на восприятие нашего героя Унапишти, – тщета, потому что Гильгамеш уже давно знает о своей смертной доле от Энлиля и Шамаша. Какая поэзия! В блистательном переводе И.М. Дьяконова сон образно называется «уделом человека», а смерть - «судьбой человека». Клинописный знак позволяет назвать сон – сны в сказании вещие – «делом человека», а смерть – «уделом человека». И тогда «сон» и «смерть» будут различаться лишь одним звуком. Так собственно и было у древних: сон воспринимался ими как прообраз смерти.
Нота смертности Гильгамеша озвончается и его встречей с Уршанаби, «человеком лодки» из «страны без возврата». По своей мифологической функции Уршанаби тождествен Харону. Однако не надо забывать, что мы находимся в мире шумеров, у которых не холодный, бездушный Харон, а человечный Уршанаби, который может пребывать не только на том, но и на этом свете. Гильгамеш в порыве безумной ярости сокрушил все его обереги, а Уршанаби не только простил исстрадавшемуся герою его невольный проступок, но и помог ему переплыть через мертвые воды. Он же стал и единственным, к кому Гильгамеш обратился за сочувствием, когда змея похитила цветок вечной жизни, съела его, сбросила старую кожу – и помолодела. Этот цветок схож с молодильными яблоками наших сказок. Но мы, в отличие от заплаканного Гильгамеша, ясно видим, что змея, съев цветок, не только помолодела, но и обрела бессмертие. Через тысячелетие она заползет в Эдем и лишит бессмертия Адама и Еву. Ничего не поделаешь, на то и змея! Но ее не ругает ни Гильгамеш, ни Уршанаби. И нам не следует ее ругать. Ее поступок послужил просветлению Гильгамеша, и он воскликнул –

Нечто нашел я, что мне знаменьем стало: да отступлю я!

В этом «отступлю я» замечательный исследователь месопотамской литературы В.К.Афанасьева усмотрела «высшее проявление мужества — признание собственного поражения». Гильгамеш столь тонок и внутренне богат, что парадоксальность его мысли не уловила даже Иштар, приняв за личное оскорбление своеобразное признание ее всемогущества в сердечных вопросах. Да, логика прекрасной половины человечества непостижима. Но впрочем, так положила природа. Женщина – женственная, мужчина – мужественный. От слова «мужчина» образуется еще и «мужество», а «женство» от «женщины» не образуется, потому что мужество проявляется обычно на поле битвы, а женщины сражаются на другом фронте. Согласно В.К.Афанасьевой, самыми мужественными надо считать профессиональных шахматистов, не единожды за свою спортивную карьеру подписывающих собственное поражение. Признание своего поражения проигравшим диктуется не мужеством, а ритуалом. Мужество – это преодоление страха смерти, связанное с гордостью и осознанием личностью своего человеческого начала. А ко всему, главные герои героического эпоса не знают поражения. Последнее восклицание Гильгамеша означает «эврика!» Он наконец понял, что и его тяжба с богами всего лишь тщеславие и тщета. Гильгамешу и без напоминания Энлиля и Шамаша хорошо было известно, что проблема, за решение которой он взялся, не имеет решения. Ему бы сразу отказаться от невыполнимого и сопряженного со смертельной опасностью намерения. Но тогда он не был бы Гильгамешем – образцом высокой духовности. Он не сошел с намеченного пути и довел свое исследование до конца. О каком поражении может идти речь?! Отступив от притязаний на божественное бессмертие, Гильгамеш одержал победу – нашел путь к человеческому бессмертию. Он и раньше говорил Энкиду, что если они оба падут в битве с Хумбабой, то «защитят свое имя», обретут бессмертие. Славное человеческое деяние – вот путь к бессмертию. С какой гордостью, достигнув «огражденного Урука» («огражденный» постоянный эпитет, величающий Урук), его правитель приглашает Уршанаби полюбоваться плодами своей деятельности на благо сограждан! –

Поднимись, Уршанаби, пройди по стенам Урука,
Обозри основанье, кирпичи ощупай —
Его кирпичи не обожжены ли
И заложены стены не семью ль мудрецами?

Так – чуть ли не в духе социалистического реализма – завершается поэма о Гильгамеше. Она не просто утверждает непреложный факт смерти, но и психологически убедительно показывает путь преодоления парализующего волю человека ужаса при одной уже мысли о конечности своего существования, возводя альтруизм в наивысший закон такой жизни, которая достойна истинного человека. И действительно, альтруизм – единственный путь к бессмертию рода человеческого. Все остальное ведет к вырождению.
Я остановился далеко не на всех аспектах бессмертия, являющегося основной темой сказания «О все видавшем». Избегая перерастания эссе в трактат, я был вынужден пройти мимо многих нюансов и, в частности, почти целиком оставил в стороне саму природу человеческого страха перед одной уже мыслью о смерти, природу ужаса, столь психологически тонко раскрытой в сказании о Гильгамеше. Осталось подчеркнуть, что «Илиада» тоже признает наличие этого ужаса, но косвенно –

Сердца крушительный плач ни к чему человеку не служит:
Боги судили всесильные нам, человекам несчастным,
Жить на земле в огорченьях...

Подобные стихи «Илиады» своей отвлеченностью, абстрактностью во многом предваряют греческую философию, от которой берет начала вся европейская философия. Еще более рассудочным окажется принявший эстафету от Эллады Древний Рим, на излете которого возникшее буквально на его почве христианство отменит смерть вообще. Распространение веры в бессмертие относительно примирило народные массы с бедностью и нищетой, ведь народу за страдания на земле было обещано счастливое потустороннее существование. На поддержание столь выгодной для представителей высших классов веры в бессмертие тратятся астрономические суммы, потому что с ее ослаблением обделенные люди будут энергичнее бороться за свою единственную жизнь здесь, на земле, и будет гораздо труднее посылать миллионы мобилизованных жертв на убой в чудовищных войнах, а значит прибыль «лучших людей» поубавится.
Образ жизни шумеров, их психика исключала возможность выдавать равнину за возвышенность, день за ночь, невероятное за очевидное. Шумеры не прибегали к умопомрачительным абстракциям. Нелюбовь к абстракции не помешало шумерам сделать такие открытия в области метрологии, математики, астрономии, которыми мы пользуемся по сегодняшний день. Благодаря шумерам весь современный мир на колесах. А еще шумеры подарили миру Гильгамеша, оплакавшего смерть человека –
Шесть дней миновало, семь ночей миновало,

Пока в его нос не проникли черви.
............................................
Любимый стал землею,
Энкиду, друг мой любимый, стал землею!

Попробуйте внушить Гильгамешу и его соотечественникам, воспринимающим мир столь чувственно, байку о бессмертии души!
Как чудесен Гильгамеш! Как прекрасен Гильгамеш! Как он похож на человека! Настоящего человека, а не того, глядя на которого утверждают, что человек человеку – волк.
Я хорошо понимаю, что, отдавая приоритет поэме о Гильгамеше, я натолкнусь на возражение, что в ней больше повторов и меньше поэтических красот, чем в «Илиаде». В арифметике я слаб, а потому не берусь считать. Да и делать это бессмысленно, ведь клинописный знак допускает множество вариантов прочтения, множество смыслов, значит многое здесь зависит от поэтического таланта современных переводчиков. Сколь поэтичным был текст «О все видавшем» в устах древних сказителей можно представить, если исходит из общепризнанной истины, согласно которой чем человечество дальше продвигается по пути цивилизации, тем оно дальше отходит от мира поэзии.

Репетитор по русскому языку