РУССКИЙ ЯЗЫК И ЛИТЕРАТУРА

Итак, при наитии вдохновение тоже зависит от сущего, но такого, которое не поддается охвату. Скорость мыслительного процесса становится ошеломляющей. Она превосходит скорость света, пронизывая за доли секунды миллионы лет.

Механизм такой скорости будет открыт учеными. В этом мне представляется залог бессмертия человеческого рода. Человек найдет себе новое место обитания задолго до того, как земля станет непригодной для жизни. Но и тогда тайна вдохновения не будет познана полностью, а потому наших далеких потомков поэзия тоже будет пленять. И среди их современников, если даже они поголовно будут писать отточенные стихи, поэты, как и во все времена, будут редкостью.
Тот вид обезьян, от которых мы произошли, были без сомнения стадными животными. Поэты потому встречаются редко, что редко кто отбивается от стада. Это вообразимое по плечу многим, а поэзия находится за пределами логически вообразимого. Вот начальная строка стихотворения Батюшкова «Тень друга» –

Я берег покидал туманный Альбиона…

Далее чтение застопоривается. Начинаешь тихо сходить с ума от удовольствия. Что вызвало его? Новизна? Вряд ли. «Альбион» был клише уже при Батюшкове. Эпитет «туманный»? Тоже клише. Необычный порядок слов? Но подобная инверсия и в то время считалась устаревшей. Содержание? Оно банальнее банального, ведь мы с грустью покидаем даже гостиницу, кишащую тараканами, в которой провели всего лишь сутки, а тут речь о поэтичном Альбионе. В этой строке фактически отсутствует содержание. Но почему она так много говорит нашему сердцу? Почему она пленяет своим звучанием? Может быть, тому способствует двойное повторение «л» или, что проявлено ощутимее, перекличка шестикратного «а»? Конечно, аллитерация и ассонанс служат звучности, но каждый способен привести тьму инструментированных стихов, которые как раз из-за аллитераций и ассонансов звучат удручающе, безвкусно, пошло. Теперь, видимо, каждый догадался, что тайна несказанной прелести этого стиха в том, что он создан вдохновенным поэтом.
Поэзия рождается в глубине сердца, а туда ни у кого нет доступа, потому что сердце каждого человека неповторимо. Поэзия – это крик души, крик чаще горестный, чем радостный, сравнимый с криком новорожденного ребенка, лишившегося рая. Все мы слышим этот крик, кое-кто догадывается о его причинах, но никто не знает и не может знать тайны, с которой младенец является на этот свет.
Я как-то сказал старшему товарищу, что не знаю в поэзии строк более трагических, чем эти – 

Как пойду я на далекий косогор,
Как взгляну я на беду свою в упор,
Придорожные ракиты шелестят,
Пил я счастье, вместе с медом выпил яд.

Он улыбнулся, отметив, что я склонен к преувеличениям и выдумкам. Тогда я ему сообщил, что Бальмонт написал их накануне своего умопомрачения. Лицо товарища сразу стало серьезным. Он с печалью в голосе произнес твердо, что если мне не была бы известна эта биографическая деталь, то и мое восприятие было бы не столь мрачным. Я не помню, когда я узнал о трагедии Бальмонта, до или после знакомства с этим стихотворением. Но его прочтение всегда навевает горестность и нередко оборачивается для меня нервным срывом. Значит, стихотворение каким-то образом передает сигналы о самом страшном из всего того, что может приключиться с человеком. Я и сейчас не в силах доказать свою догадку. Но ведь это не теорема Пифагора, которая доказывается. Бальмонт и в жизни, и в стихах был на редкость словоохотливым. Он сообщал о себе такие интимные подробности, о которых умолчал бы даже Руссо. А тут о своем горе он только и говорит, что «вместе с медом выпил яд». Человеческая натура устроена так, что мы можем сказать (тем более написать) о любом нашем недуге, будь то венерическая болезнь или даже проказа. Исключение составляет только и только душевная болезнь. Еще никто всамделишно не сообщал, что назавтра он сойдет с ума.
Мне приводилось общаться с душевно больными. Я заметил, что между ними и мной различие лишь в том, что они, уходя в иллюзорный мир, там и остаются, тогда как меня нечто возвращает оттуда…
Склонность к иллюзорности роднит поэта и с ребенком. Однако, как в случае с душевно больными, эта родственность чисто внешняя, хотя и опирается на одно и то же – на бессознательное, вернее, на подсознание. Распространенное заблуждение, что дети хорошо воспринимают поэзию, еще одно подтверждение тому, что большинство людей лишены чувства поэзии, принимая за нее черт знает что. До восприятия тонкой поэтической материи ребенок еще не дорос. Он хорошо улавливает фантастические элементы, острую интригу и особенно словесную игру. Но к фантастике и интриге поэт прибегает крайне редко, потому что это хлеб эпика и прозаика. Что касается словесной игры, то поэт пользуется ею в шуточных, экспериментальных и тому подобных стихах, которые пишутся без вдохновения, а потому не являются поэзией. Поэзия – не игра. Поэзия – судьба. Иное дело, что основанная на воображении игра самого ребенка, его изумительное чувство природы родного языка, живость восприятия и тончайшая до хрупкости психика делают детство самым важным периодом в жизни поэта. Детство формирует поэта, определяет его творческий облик.
Мне в детстве привелось несколько месяцев кряду провести в армянской деревне – и я на какое-то время совершенно забыл русский язык. Когда много лет спустя я показал свои стихи старшему товарищу, он сказал, что они не русские, что ему трудно их произносить. В самом деле, в них на стыке слов часто скапливалось по пять, а то и шесть согласных звуков. Русский язык консонансный. Однако армянский язык отличается еще большим числом согласных звуков. То есть в тех моих стихотворениях сам звук был армянским. Пришлось их уничтожить. Но и до сих пор аллитерация возникает у меня намного чаще, чем ассонанс.
В четырехлетнем возрасте я спросил у двоюродной сестры, которая была мне второй матерью, откуда я взялся. Сестра ответила, что она меня высмотрела в море, но мама первой добежала и выхватила меня из волн. Когда взрослым я показал стихи старшему товарищу, он сказал, что у меня слишком много стихотворений о Каспии, что их утомительно читать. Пришлось многие из них уничтожить.
Я рос без отца. Он погиб на войне, как и отцы большинства моих сверстников. Каждый из нас очень гордился своим отцом, считал его возвышенным, легендарным существом. Лично я боготворил и до сих пор боготворю отца. Я написал о нем бесчисленное множество стихотворений, но ни в одном из них мне не улыбнулась удача, потому что лирика и бог несовместимы.
Могу продолжить подобные примеры. Однако остановлюсь, чтобы кто-то, у кого есть точные сведения о раннем детстве других авторов, не упрекнул меня в излишнем внимании к собственной персоне. Мне же памятно лишь свидетельство Державина о своем детстве, что первым словом, которое он произнес, было «бог». Однако это свидетельство может быть и недостоверным, потому что передано со слов его матери, которая могла и присочинить, как придумала миф о моем рождении моя сестра. Впрочем, существенно то, что религиозная тема стала одной из ведущих в творчестве Державина.
Формируясь в детстве, поэт обязан ему и своей прямолинейностью. Ни один поэт не обладает гибким, эластичным характером, что осложняет его существование в быту, но без чего поэт не может существовать как поэт. Знаменитый девиз Батюшкова – живи, как пишешь, и пиши, как живешь, – является основным условием поэтического творчества. Прозаик, драматург, эпик способны описать и выдуманное переживание. Поэт ограниченнее их. Поэтическое создание у него может возникнуть только на основе личного переживания. Когда поэт отступает от этого принципа, у него получается то же самое, что и у стихотворцев, например, инвективы Лермонтова, обращенные к светскому обществу. За их текстом зримо представляешь, как Лермонтов, с волнением и удовольствием продекламировав свои стихи в великосветском салоне, вернулся радостно возбужденным к себе, вкусно откушал, запив изысканные блюда дорогим французским вином, чтобы затем на бумаге заклеймить этот самый образ жизни. В его инвективах нет искренности, а без искренности нет поэзии.
Хотите, поделюсь возможностью беспроигрышного спора? Скажите взрослому человеку, что он не помнит стихотворение Лермонтова «Родина». Поспорив, он прочтет его по памяти в точности лишь до последнего слова, в котором совершит ошибку, произнеся «мужиков». Этот поэтический шедевр помещается между двумя словами: «Люблю… мужичков». Взрослый человек, уже пропитанный условностями, лицемерием общества, не допускает мысли, что поэт способен на такую пренебрежительность к народу, которому он изъясняется в любви. Лермонтов любил народ, но относился к нему так, как и другие люди его круга, свысока, пренебрежительно, что и прорвалось в этом стихотворении, исполненном настоящей искренности.
Поэту верят так, как верят ребенку. Историки сообщают, что семь греческих мудрецов отличались не только мудростью, но и высокими нравственными принципами. Вот мудрейшие из их изречений, которые были записаны на стенах Дельфийского храма: «Большинство людей дурные» (Биас); «Будь предусмотрителен» (Хилон); «Наблюдай во всем меру» (Клеовул); «Все обдумывай» (Периандр); «Замечай удобное время» (Питтак); «Познай самого себя» (Солон); «Поручительство причиняет горе» (Фалес). Настроенные на высокий лад, мы отметаем наше внутреннее ощущение, нашептывающие нам, что некоторые из этих изречений напыщенные и создают комический эффект, как, например, мудрые изречения Козьмы Пруткова. Об одном из этих мудрецов сохранилась песенка, что-то наподобие нашей частушки –

Мели, мельница, мели,
Митиленской царь земли,
Сам Питтак зерно молол,
А с помола взял престол.

(Перевод  С. Радцига)

Мы в силу внушаемости доверяем этому величальному тексту, сложенному платным панегиристом, хотя и знаем, каким образом подонки становятся царями, уголовники – законодателями, стихотворцы – великими поэтами, безголосые – лауреатами певческих конкурсов. Открывает нам глаза на этого мудрого, высоконравственного и трудолюбивого Питтака свидетельство Алкея – 

Притонов низких был завсегдатаем;
Опохмелялся в полдень несмешанным.
А ночью то-то шло веселье:
Гам бессловесным сменялся ревом.
Пошел он в гору; но не забыл в чести
Ни жизни прежней, ни площадных друзей:
Всю ночь о дно глубокой бочки
Наперебой черпаки стучали.

(Перевод  В. Иванова)

Несколько столетий спустя о герое этого стихотворения, «заметившем удобное время» оскорбить достойного человека,  вспоминал Эпиктет: «Когда Питтак спросил молчавшего за столом Солона, отчего он не говорит – оттого ли, что не находит предмета для разговора, или по глупости, он получил ответ: "Ни один дурак не может молчать за столом!"». Но зато любой из них, дорвись он до власти, может быть причислен к мудрейшим из мудрейших.
Историк Ключевский, прослывший острословом (свои остроты он заготавливал впрок в тиши кабинета, а отпускал их как бы невзначай, дождавшись подходящего случая), высокомерно отметил, что все различие между умным и дураком заключается в том, что дурак говорит об общеизвестном, тогда как умный умалчивает об этом. Какому умнику из окружения мудреца Питтака не была известна его истинная сущность? Но только Алкей во всеуслышание сказал, что в действительности представлял собой Питтак. Чем этот поступок поэта отличается от поступка ребенка, который говорит о том, о чем взрослый лицемерно умалчивает? Державин в «Памятнике» ставит себе в заслугу то, что он «истину царям с улыбкой говорил». Когда вы читаете в «Книге мертвых»: «Я не позволял господину обижать его раба», – знайте, что на суде Осириса это произносит душа поэта. Торжество совести, справедливости, искренности – вот что значит вдохновение.

Репетитор по русскому языку

Продолжение

Заметки о лирической поэзии (Часть Y – Отличие поэзии от прозы)

Самым распространенным является мнение, согласно которому поэзию отличает от прозы то, что она экономнее прозы.

Заметки о лирической поэзии (Часть YI – Многозначность слова)

Если его поместить в научный текст, оно будет стремиться к единственному, терминологическому, значению. В тексте художественной прозы слово тоже имеет обычно одно или два значения, если употреблена метафора, ирония и подобное. Однако стоит слово включить в стихотворный текст, как оно стремится стать тираном.

Заметки о лирической поэзии (Часть YII – Поэзия и стихотворчество)