|
Кто умер, но не забыт, тот бессмертен.
Лао-Цзы
Воспет победитель неправый
Все ложью преданий и книг.
Но нету бесславнее славы,
Оплаченной рабством других!
Томас Мур
Падает, падает, падает снег по-над рощей,
Нежно в пригоршню мою серебро посыпая, –
И расцветает в ладонях моих хризантема.
Яков Маркович
1
Знакомясь с древними памятниками, мы предощущаем отражение в них архаических реалий, которые с высоты современных знаний воспринимаются нами как нечто примитивное. Мы всегда ставим свою эпоху выше любой иной, а себя выше пращура, хотя на деле столь уступаем ему, что, видимо, и дня не прожили бы в условиях его существования. Он не только чувственно, но и интеллектуально превосходил нас. Современный человек очень страдающее существо, страдающее самомнением. А между тем наши органы чувств по сравнению с органами чувств пращура можно считать чуть ли не полностью атрофированными. Единственное, что в нас осталось неизменным, это инстинкт самосохранения. Однако этот атавизм люди аристократического образа мыслей склонны отрицать вовсе или по возможности умалчивать о нем. Воистину, безумству храбрых поем мы славу.
Две древнейшие и величайшие поэмы «О все видавшем» и «Илиада» начинаются единообразно с описания главного героя произведения. Оба героя очень молоды, наделены необычайной красотой и неукротимой энергией. Каждый из них является образцом беззаветной дружбы. Каждого из них смерть друга толкает к решительным действиям, приводящим поэмы к финалу.
Опытный читатель скажет, что перечисленные совпадения могут быть и случайными, а знающий добавит, что они обусловлены самим жанром героического эпоса, герои которого обычно очень молоды, красивы, сильны, храбры. Не стану полемизировать с подобной точкой зрения, потому что это бессмысленно. Я просто попытаюсь проиллюстрировать зависимость «Илиады» от поэмы о Гильгамеше, несмотря на глубокое различие их пафоса.
Соглашаясь с тем, что каждый литературный жанр имеет свои особенности, я обращаю внимание на то, что жанровые особенности героического эпоса восходят к поэме о Гильгамеше и находят именно в ней свое наиболее первозданное и функциональное воплощение.
Бесспорно, положительный герой должен быть наделен огромной физической мощью, чтобы совершать чудесные подвиги. А раз подвиги эти чудесны, то бессмыслен вопрос, кто сильнее Геракл, Давид Сасунский или Илья Муромец? Они все равны. А с Гильгамешем может тягаться только Энкиду, который для того и был создан по решению совета богов. Все герои других эпосов уступают Гильгамешу не потому, что он бессчетное число раз побеждал львов и тигров (какая гипербола!), а потому что он единственный из всех эпических героев взялся за решение заведомо неразрешимой проблемы, о чем он лишний раз был осведомлен богами.
Каким мужеством должен обладать человек, чтобы в одиночку выступить против сонма верховных богов?! Разве сравнимы своеволие, решимость, могущество Гильгамеша и Ахилла? Первый идет наперекор воли богов, второй (видимо, подчиняясь воинской дисциплине) уступает слабому духом Агамемнону даму сердца. Первый вместе со своим другом одолевает чудовищного Хумбабу и небесного Быка, второй – выходит победителем в поединке с уступающим ему в силе троянцем, да и то по воле случая, ведь исход поединка был предопределен золотыми весами, которыми взвешивал верховный бог ахейцев, не говоря уже о том, что доспехи Ахилла изготовил сам Гефест. А главное – первый совершает свой подвиг во имя рода людского, а второй – в интересах венценосного рогоносца.
Красота внешнего облика, несомненно, не столь непреложный признак главных эпических героев как сила, ведь их основные подвиги связаны с победами не на любовном поприще. Тем не менее, начиная с Гильгамеша, почти все главные герои эпосов и внешне неотразимы, если даже они и вовсе неохочи до любовных похождений.
Согласно мифу, Елена была самой красивой женщиной в Европе, а Парис – самым красивым мужчиной в Азии. Подобное соответствие функционально для сюжета «Илиады», чего не скажешь о красоте Ахилла, которая у него, воина, к тому же женоподобная. Что же касается красоты Гильгамеша, то она подтверждается жизненными обстоятельствами. Гильгамеш – и верховный правитель, и верховный жрец. А у жрецов не допускался какой бы то ни был телесный изъян. Если хотите, красота Гильгамеша реалистическая деталь, которая не нуждается в гиперболизации. Реалистичности способствует и то, что Иштар далеко не сразу обратила внимание на красоту Гильгамеша, а в момент внутренней удовлетворенности богатыря, когда после совершенного подвига –
Он умыл свое тело, все оружье блестело,
Со лба на спину власы он закинул,
С грязным он разлучился, чистым он облачился.
Как накинул он плащ и стан подпоясал,
Как венчал Гильгамеш себя тиарой, –
На красоту Гильгамеша подняла очи государыня Иштар:
«Давай, Гильгамеш, будь мне супругом,
Зрелость тела в дар подари мне!»
(Весь эпос о Гильгамеше представлен в переводе И.М. Дьяконова)
2
Любопытно, что в мировой литературе Гильгамеш являет собой единственный пример, когда смертный устоял перед чарами самой богини любви –
Гильгамеш уста открыл и молвит, вещает он государыне Иштар:
– Зачем ты хочешь, чтоб я взял тебя в жены?
Я дам тебе платьев, елея для тела,
Я дам тебе мяса в пропитанье и в пищу,
Накормлю я тебя хлебом, достойным богини,
Вином напою, достойным царицы,
Твое жилище пышно украшу,
Твои амбары зерном засыплю,
Твои кумиры одену в одежды, –
Но в жены себе тебя не возьму я!
Ты – жаровня, что гаснет в холод,
Черная дверь, что не держит ветра и бури,
Дворец, обвалившийся на голову герою,
Слон, растоптавший свою попону,
Смола, которой обварен носильщик,
Мех, из которого облит носильщик,
Плита, не сдержавшая каменную стену,
Таран, предавший жителей во вражью землю,
Сандалия, жмущая ногу господина!
Какого супруга ты любила вечно,
Какую славу тебе возносят?
Давай перечислю, с кем ты блудила!
Итак, не будь Гильгамеш красивым, Иштар не воспылала бы к нему страстью и не сложилось бы коллизия, в которой герой сам завязывает тугой узел своих личных проблем. На предложение любовного союза он почему-то отвечает слишком резко, выступает через меру не галантным кавалером. Иштар, как может показаться на поверхностный взгляд, столь антипатична Гильгамешу, что он перечисляет ее прегрешения не эпически хладнокровно, а с плохо скрываемой иронией и усмешкой. С первой же фразой отвергнув любовь богини, он далее подробно перечисляет материальные блага, которыми готов одарить Иштар, известную своей прагматичностью, только бы она оставила его в покое. Если составить портрет Иштар со слов Гильгамеша, то получится вполне отвратительное создание – меркантильное, блудливое, лживое, мстительное, жестокое, кровожадное. Причем отец Иштар подтверждает полное соответствие такого портрета оригиналу. И все-таки Гильгамеш в своем живописании богини любви, безусловно, субъективен. Односторонность взгляда Гильгамеша хорошо просматривается на фоне гимнов, посвященных Иштар, которой возносили исполненные сердечной нежности молитвы –
Хорошо молиться тебе, как легко ты слышишь!
Видеть тебя — благо, воля твоя — светоч!
Помилуй меня, Иштар, надели долей!
Ласково взгляни, прими молитвы!
Выбери путь, укажи дорогу!
Лики твои я познал — одари благодатью!
Ярмо твое я влачил — заслужу ли отдых?
Велений твоих жду — будь милосердна!
Блеск твой охранял — обласкай и помилуй!
Сиянья искал твоего — жду для себя просветленья!
Всесилью молюсь твоему — да пребуду я в мире!
(Пер. В.К.Афанасьевой)
Если мы воспримем речь Гильгамеша в том же духе, что и оскорбленная до глубины души Иштар, значит у нас женская логика, а наш богатырь безрассуден, чтобы не сказать непроходимо туп. Но Гильгамеш, хотя и вспыльчив, но не по годам мудр. Ему известна вся подноготная Иштар и тем более то, что она – «царица царей», «владычица богов» – очень влиятельна и столь могущественна, что ее опасается даже ее отец, бог неба Ану. Для Иштар не существует никаких сдержек, она пригрозила Ану –
Проложу я путь в глубину преисподней,
Подниму я мертвых, чтоб живых пожирали...
Иштар очень амбициозна. Она тщеславная авантюристка, не останавливающаяся ни перед чем, даже предательством. Ей мало владеть трепетом сердец живых людей, она предпринимает отчаянную попытку отнять у Эрешкигаль владычество над «страной без возврата», а попав в смертельную ловушку, расставленную ее родной сестрой, она испрашивает у нее разрешение вернуться в мир живых, что было возможно только при замене собственной персоны на иную. И Иштар безжалостно предает демонам смерти своего первого супруга, супруга своей юности Думузи.
Иштар в гневе не предсказуема. Почему в таком случае Гильгамеш, который всего на две трети бог, а потому смертен, гневит бессмертную Иштар подробным перечислением ее прегрешений и перечнем ее жертв? Ответ может быть только один: Гильгамеш гневит всесильную богиню потому, что боится стать очередной ее жертвой:
И со мной, полюбив, ты так же поступишь!
Гильгамеш – тонкий психолог, не зря ведь психотерапия достигла у шумеров высокого уровня. Гильгамеш дерзит Иштар , чтобы отвратить ее от себя, чтобы у нее отпала охота приневолить его к опасному супружеству с жестокой богиней любви. А вот мести воинственной богини он как раз не страшится, потому что уверен в собственном могуществе и в поддержке своего солнечного покровителя Шамаша.
Как видим, в красоте Гильгамеша заключена важная пружина всей поэмы.
3
А теперь обратимся к красоте Ахилла и посмотрим, насколько этот его признак существенен для «Илиады».
В самой «Илиаде» прекрасная внешность Ахилла складывается из его юношеской привлекательности, огромной силы, необычайной храбрости и других блистательных качеств воина, вооруженного прекрасным оружием. Но в поэме на этого самого могущественного героя не обращает особого внимание никто ни из смертных женщин, ни богинь, кроме Фетиды, его заботливой матери. Так что красота героя пропадает втуне. За пределами поэмы, в мифе, Фетида, зная, что Ахиллу суждено погибнуть в Троянской войне, прячет его от воинского призыва у Ликомеда, при дворе которого ее женоподобный сын, переодетый девушкой, так и остался бы неузнанным, если бы не хитроумный Одиссей. Он явился к Ликомеду под видом купца, разложил вышитые платья, пояса и разные женские украшения, а вперемежку со всеми этими зажигательными для прекрасного пола дарами – оружие. Когда обитавшие во дворце дамы стали оживленно выбирать себе подарки, по знаку Одиссея неожиданно раздался сигнал боевой трубы и лязг оружия. Все девушки в страхе разбежались, кроме одной, которая схватила меч и щит. Так Одиссей и вычислил Ахилла, которого выдал его интерес к оружию. Нет слов, прелестный миф! Однако в содержательном плане он тянет не выше анекдота. Поэтому не будет натяжкой утверждение, что, даже учитывая этот миф, красота Ахилла в «Илиаде» – постоянный эпитет эпического героя, подобно тому, как если молодец, то добрый, если девица – красная. Отсюда и обычная статичность фольклорных образов. Статичны и образы «Илиады», все ее герои наделены неизменными, изначально присущими им чертами характера. Поступки героев «Илиады» предсказуемы, интерес читателя (слушателя) поддерживается не развитием интриги, а ожиданием поэтического живописания, поэтической образности. Вот, например, по просьбе Фетиды за изготовление доспехов Ахилла берется Гефест. Он не может обмануть общего ожидания: он выполнит свою работу так, как и положено богу кузнечного ремесла. Но мы будем с удовольствием читать долгие сто двадцать пять строк гекзаметра, описывающих божественно прекрасный щит Ахилла.
4
Когда от «Илиады» переходишь к сказанию о Гильгамеше, складывается впечатление, будто ты не углубился в седую древность, а продвинулся к современности. Я имею в виду совершенно реалистическую подкладку образов и психологизм более древней поэмы. Характеры даже ее эпизодических персонажей психологичны. Гильгамеш, представляя Энкиду своей матери, говорит ей, что у его друга нет родителей. Поэтому Нинсун уделяет больше внимание Энкиду, чем Гильгамешу, дарит ему амулет, долго с ним беседует о том, что он должен... беречь ее сына.
Примечательно, что Энкиду был изготовлен из глины, то есть из того же материала, из которого, согласно шумерской мифологии, изготовлены все люди. Но изначально он некое волосатое существо, родственное диким животным. Чтобы он цивилизовался, превратился в человека, ему предстоит спознаться с женщиной. Если бы от всей поэмы сохранился бы лишь эпизод встречи Энкиду с Шамхат, то все равно эта поэма считалась бы гениальным созданием. А в ней ведь встречаются представления более значимые в отношении философии существования.
Шамхат приводит Энкиду в город, где он приобщается к цивилизации, вкушая хлеба и вина; постепенно он преображается и внешне и внутренне; исполняясь братских чувств, становится преданным другом, совершает подвиг во имя людей, за что платит разгневанным богам страданием и собственной жизнью.
Образ Энкиду текучий, переливающийся красками, как росинки под лучами солнца. С каким юношеским самозабвением Энкиду соединился с Шамхат! Сколько в нем наивности, сколько доверчивости к каждому слову Шамхат! Какая восторженность, какая готовность совершить подвиг во имя Шамхат! Он вступает в единоборство, зачинает рыцарский турнир с направляющимся к своей даме для священного брака Гильгамешем, чтобы быть славным в глазах Шамхат, дамы своего сердца. Это Энкиду на заре своего любовного чувства, восходящего чувства беззаботного, пышущего здоровьем человека. А вот другой Энкиду, вернее, тот же самый, но переросший себя, склонившийся к закату, приговоренный богами к смерти. Ему представляется раем его прежнее существование, когда его друзьями были безвинные дикие звери, а не цивилизованные люди, которые стали причиной его личной трагедии. И он в чрезвычайно сильных выражениях проклинает свою прежнюю возлюбленную, виновницу, как ему теперь представляется, всех его бед. Такая резкая метаморфоза героя, подкрепленная психологической достоверностью, неизвестна древней литературе, а потому представляется чудом проникновенности. Но это чудо продолжается, обогащается еще одним спектром. Возмущенный, Шамаш вступается за Шамхат, корит Энкиду за неблагодарность –
Зачем, Энкиду, блудницу Шамхат ты проклял,
Что кормила тебя хлебом, достойным бога,
Питьем поила, царя достойным,
Тебя великой одеждой одела
И в сотоварищи добрые тебе дала Гильгамеша?
Вот как в шумерском обществе высоко ставили женщину, столь высоко, что даже жрицу храма богини любви защищает бог и не какой-нибудь, а Шамаш – соперник Иштар. Удивительна подобная отповедь в устах солнечного бога и потому, что он поворачивается лицом к городу. Человек задолго до появления городов поклонялся солнцу, от которого зависел урожай, то есть сама возможность существования. Солнечные божества были земледельческими, а Шамаш выступает богом цивилизации. Перед нами уже та историческая стадия, на которой солнечные божества стали патронами власти предержащих. И все-таки в поэме жизнь на лоне природы показана привлекательнее, чем все соблазны города с его сомнительными благами вина и блудниц. Пастухи – люди вольные, им не надо по утрам «вставать по барабану», спешно глотать ячменную лепешку и отправляться на тяжелые принудительные работы. Да и мог ли Шамаш победить природное начало человека, представляющего самой блаженной порой своей жизни детство, отрочество, раннюю юность. Нет, Шамаш пробудил в сердце умирающего Энкиду благодарность к Шамхат не за то, что она приобщила его к цивилизации (не заступился же Шамаш за охотника, которого первым Энкиду проклял), а за мгновения доставленного ею наслаждения, за что он ее, общее достояние мужчин, приходящих в храм Иштар, некогда возвысил до звезд, до самоценной личности, до дамы сердца, а теперь, в последние мгновенья своей жизни, благословляет –
Пусть тебя покинувший к тебе вернется,
Государи, цари и владыки пусть тебя полюбят,
Тебя увидавший пусть тебе изумится,
Герой для тебя пусть встряхнет кудрями...
Пусть кто-нибудь во все мировой литературе найдет более благородного героя, чем этот «дикарь», дитя природы. Впрочем, если не ходить далеко, то столь же благородного героя можно встретить в этой же поэме.
5
Образ Гильгамеша несравненно богаче и сложнее образа Энкиду. Характеристика его личности начинается с первого же стиха –
О все видавшем до края мира...
Любопытно, что «Илиада» тоже стартует очень стремительно –
Гнев, богиня, воспой, Ахиллеса, Пелеева сына...
Но это фальстарт, ибо поэма отнюдь не о гневе Ахилла. Львиная часть «Илиады» посвящена иному. Главный герой ее не Ахилл, а война, являющаяся священной коровой поэмы, напоминающей шахматную партию, в которой троянцы и ахейцы с их богами – шахматные фигуры, марионетки войны. В этой шахматной партии есть цейтноты и длинноты (например, знаменитое описание щита Ахилла), сама ее композиция рыхлая. Несомненно, аэды были способны выстроить идеальную композицию, но для этого им следовало бы совершить тягчайшее преступление: отказаться от тех прекрасных строк поэмы, которые не соотносятся с «гневом Пелеева сына». А эти строки, повторяюсь, составляют львиную часть «Илиады».
Среди главных героев эпосов Гильгамеш самый главный. Он присутствует буквально в каждой строке поэмы. Он присутствует даже там, где, казалось бы, его нет, как например, в шести медовых днях Энкиду, обязанного своей нечаянной радостью Шамхат, посланнице Гильгамеша. Более того, он даже причастен к событию, которое произошло задолго до его рождения, ведь это Гильгамеш приносит нам свидетельство Унапишти о потопе.
Композиция «О все видавшем» совершенна. Она целиком подчинена раскрытию многоцветного образа ее главного героя, плавно переходя от внешних черт Гильгамеша к все более и более потаенным уголкам его сердца. Трехчастное построение поэмы хронологически протянуто с таким расчетом, что в первой части Гильгамеш предстает перед читателями (слушателями) глазами его окружения. Молодой правитель Урука – царственный бездельник (Энкиду, причисленный к знати, горюет, что в безделье пропадает сила), сладострастник («матери Гильгамеш не оставит девы»), буйствующий самодур и нещадный эксплуататор, заставляющий всех «вставать по барабану» (над жителями Урука сжалились даже шумерские боги, которые создали людей как раз для эксплуатации). Неужто Гильгамеш и впрямь был столь отталкивающим тираном? Я имею в виду не прототип (где и когда правитель был с человеческим лицом?), а литературного героя. Как явствует история (правда, из другой поэмы) на заре своей юности Гильгамеш освободил Урук от гегемонии Киша, доминировавшего в Шумере. Причем правитель Урука обошелся со своим злостным врагом не так, как славный псалмопевец, уничтожавший всех до единого пленных под пилами и в печах, за что был особенно возлюблен богом. Бывший правитель Киша вместе со своими людьми был отпущен восвояси после того, как восстановил разрушенное им же хозяйство Урука («Гильгамеш и Агга»).
Вот еще любопытный аспект. Если некий персонаж в начале повествования бездельник и сладострастник, то в литературе включительно до XYIII века нынешней эры он таковым остается на протяжении всего произведения. А вот в древней поэме образ героя динамичен, изменчив. Во второй части сказания характеристика Гильгамеша круто меняется. Он приобретает черты положительного героя, но не благодаря волшебной палочке, а психологически вполне убедительно. Те качества, которыми Гильгамеш наделен молвой, рисуют портрет среднестатистического правителя. Да и вообще, какую только молву нельзя пустить о любом человеке. А во второй части поэмы перед нами Гильгамеш является с собственной персоной. Таким образом предоставляется возможность судить о человеке точнее, судить по его поступкам. И становится очевидным, что и под влиянием великой и облагораживающей дружбы с Энкиду вчерашний насильник не вступит в бой с демоном зла, кому «вверил Энлиль страхи людские», не призовет «все, что есть злого, изгнать из мира».
Из сравнения Энкиду и Гильгамеша явственнее выступают индивидуальные черты характера каждого из них. Они оттеняют друг друга. Если Энкиду свойственны колебания, то Гильгамеша вначале редко одолевают сомнения, он решительный и настойчивый. Если Энкиду проявляет удаль без всякой задней мысли, то Гильгамеш честолюбив, жаждет славы. Если Энкиду прямодушен, то Гильгамеш искусный дипломат. Вот как вкрадчиво он уговаривает своего колеблющегося друга выступить в поход против хранимого богами Хумбабы –
Кто, мой друг, вознесся на небо?
Только боги с Солнцем пребудут вечно,
А человек – сочтены его годы,
Что б он ни делал, – все ветер!
Ты и сейчас боишься смерти,
Где ж она, сила твоей отваги?
Я пойду перед тобою, а ты кричи мне: «Иди, не бойся!»
Если паду я – оставлю имя:
«Гильгамеш принял бой со свирепым Хумбабой!»
Но во время похода оказалось, что дружба дружбой, а Гильгамеш все-таки правитель, тогда как Энкиду – «младший брат». Друг ему жалуется на овладевшую им робость –
Если бы в лес мы с тобою спустились,
Ослабеет тело, онемеют мои руки.
На это Гильгамеш отвечает уже не уговорами, а повелительными интонациями –
Пусть сойдет с твоих рук онеменье,
Пусть покинет слабость твое тело,
Возьмемся за руки, пойдем же, друг мой!
Пусть загорится твое сердце сраженьем!
Забудь о смерти, – достигнешь жизни!
Человек осторожный и неустрашимый,
Идя впереди, себя сохранил бы и товарища спас бы, –
Далеко они свое прославили бы имя!”
Репетитор по русскому языку
|
