Я закрываю глаза – море – прохлада – луна –

Разве одна на земле ждет не дождется меня?

Дня не проходит – к другой вдруг прибивает прибой,

К той – кто волнует сейчас – завтра уже не вернусь.

Грусть – серебристая грусть – тянет дорожной к луне,

Мне одиноко – и пусть кто-то взгрустнет обо мне.

Я на волне поднимусь – там одинока луна –

И не одна на земле вспомнит с печалью меня.

Родильный дом, в котором я появился на свет, находился в полумиле от Каспийского моря, то есть не в глубине Баку, а на самом острие Апшеронского полуострова, похожего на кончик клюва птицы, но не аиста, другой – альбатроса. Аист к моему рождению отношения не имеет. Четырехлетним я спросил у двоюродной сестры, которая была мне второй матерью, откуда я взялся? Сестра ответила, что она высмотрела меня в море, но мама первой добежала и выхватила из волн.

С Каспием у меня связаны самые дорогие воспоминания – о родителях, друзьях детства, молодых летах, первой любви. Каспий для меня та самая кровь, которую разгоняет мое сердце.

Мой отец погиб на войне, как и отцы большинства моих сверстников. Мы, уличные мальчишки, обожали своих отцов, гордились ими. Я и до сих пор боготворю отца. Он занимал высокий пост, курировал легкую промышленность Азербайджана при Бакинском Совете депутатов трудящихся. У него была бронь, то есть право не идти на фронт. Ее мой отец оставил «патриотам» и ушел на войну не офицером или генералом, согласно его должности, а рядовым воином, как в далеком прошлом и его дед. В наследство от отца мне досталась фотография. На ней он в бескозырке, на которой четко виднеется «Каспийская военная флотилия».

Каспий подарил мне бесстрашие и отчаянность, которые постепенно развеялись, как развеивается аромат моря при отдалении от волны в пространстве и времени, сколько бы ни часто накатывали волны воспоминаний.

Каспий подарил мне ощущение всеобщности мира. Как-то я вышел из каюты на рассвете умыться – и вдруг явственно ощутил запах хвойного леса, хотя судно находилось в открытом море. Потрясение длилось секунду-другую, пока я не обратил внимания на то, что чищу зубы хвойной зубной пастой. Вослед было сделано открытие. Я понял, что самое простое бытовое явление может продлить свою сиюминутность, если его вырвать из прозы жизни и отдать поэзии.

Каспий подарил мне и другое открытие. Волна, нарождаясь, устремляет бег, пока не возрастет до своего пика – и рушится, чтобы уже другая волна взяла свое начало. Напоминая движение волны, моя рифма связывает конец и начало смежных стихов. Это новое. У Фета, Маяковского и других поэтов прошлого изредка встречалась эхо-рифма, соединяющая конец и начало соседних строк, вторая из которых была укороченной, однословной, а потому может сойти за обычную – конечную – рифму. У меня все стиховые строки протяженные, подобно морской волне. Различие разительное. Мне привелось создать очень демократичную форму стиха. В ней каждая строка, точно так же, как и морская волна, имеет собственное бытие, включая различное число слогов и возможность варьирования стихотворных размеров, что разрушает их инерцию, монотонность, доходя порой до «сердечной аритмии». Ритмический ресурс таких стихов практически неисчерпаем. К тому же при необходимости можно строку-другую не рифмовать, что менее заметно на слух, нежели пропуск рифмы при традиционной рифмовке.

Моя рифма на поверхностный взгляд совпадает с так называемой стыковой рифмой, при которой созвучие связывает конец одного стиха с началом последующего. Но, во-первых, стыковая рифма встречается крайне редко и только в экспериментальных стихах:

Реет тень голубая, объята

Ароматом некошеных трав;

Но упав на зелёную землю,

Я объемлю глазами простор.

(В.Брюсов)

А во-вторых, она применялась исключительно в строго метрических формах стиха, звуковой фон которых зиждется на ожидании традиционной – конечной – рифмы. В силу этих обстоятельств стихи со стыковой рифмой складывались неблагозвучными и безжизненными, о чем свидетельствуют приведенные строки Брюсова.

Поначалу и мой стих может показаться дисгармоничным. Мне за всю жизнь встретилось всего несколько человек – все они были мужчинами – кто улавливал в песне моря и мелодию, а не только шум. Шум возникает у тех, чей слух не разделяет партию ветра и партию воды. Эти две партии сливаются у них в сплошной гул, вызывая ощущение какофонии и дисгармонии. Шторм с его первозданным хаосом звуков ничего не может вызвать у них, кроме головной боли. Между тем движения волны с ее накатом и откатом подчинены ритму. Это отметил еще Байрон:

Есть наслаждение и в дикости лесов,

Есть радость на приморском бреге,

И есть гармония в сем говоре валов,

Дробящихся в пустынном беге.

(Пер. Батюшкова)

Море – самое лучшее подтверждение того, что поэзия является порождением хаоса. Даже шквальный ветер не отменяет ритмичности волны. Иное дело, что если обычная песня состоит из гласных и согласных звуков, явно тяготея к первым, то песня моря знает только согласные, шумные звуки. Это наподобие того, как одни поэты предпочитают ассонанс, а другие аллитерацию. Замечу здесь, что именно шумные (согласные) звуки являются опорой, определяющей значение слова.

При моем способе рифмовки чаще, чем обычно, возникает перенос (enjambement), который свойственен лишь речи поэтической и несет в себе дополнительный заряд выразительности. К тому же волнообразная рифма перетягивает на рифменное слово фразовое ударение, а потому и в самом деле становится важным, в то время как при конечной рифмовке рифмуемые слова нередко выполняют не смысловую – поэтическую – роль, а стихотворческую, версификаторскую.

Волнообразная рифма, омывая слово, делает его более зримым и чувственным, что ведет к лаконичности стихотворной речи. Конечно, лирическая влага, избыток словесной ткани, нагнетание метафор многими воспринимаются не как излишество, а как украшение, особенно, если стихотворение исполнено в мажорной тональности, что обычно, например, для Фета. Но та реальность, которая меня окружает, горестная. И если при ее воссоздании воспользоваться лирической влагой, то эта самая горестность приобретет налет мрачности.

В «Волне любви» реалистическое описание природы и человеческого существования сочетается с размышлениями о ходе времени, истории. При всем при этом я четко ощущаю, что картина действительности воссоздана мной все-таки в романтическом духе. Мое внимание, даже когда оно останавливается на обыденном, невольно возводит его к чему-то исключительному. Однако я не прибегаю к часто встречающейся в романтической поэзии высокопарности, бурной патетике. Из-за этого стих мой, возможно, стал суше. Зато он не пользуется котурнами и масками, лишен поэтизмов, он близок к естеству, к пращурам, чья поэтическая речь была не столь удалена от обычной речи. В ней главенствует чувство, а не интеллектуальные усилия ради формальных ухищрений. Иными словами, в ней живое берет вверх над книжностью, отнюдь не исключая полностью последнюю как часть нашего бытия. Подчеркну, что данное вступительное слово лишь характеризует мои стихи и никак не служит возвышению собственной персоны над поэтами прошлых времен, перед которыми благоговею.

«Каспий» и «Фея», образующие дилогию, являются одновременно и поэмой и циклом (вернее, ни тем, ни другим, так как не имеют сюжета, который заменен общим настроением), где каждое восьмистишие представляет собой и строфу, и отдельное стихотворение. Ни у одного стихотворения нет названий, которые мне представляются подсказкой, недоверием к читателю. Эти строфы-стихотворения объединены не только темой моря, родины, любви, но и лирическим пафосом, который современные стихотворцы поспешили похоронить. Организующий «Каспий» и «Фею» мотив ветра олицетворяет природную сущность поэзии, ее неуловимость, ее неподатливость ученым толкованиям и планированию, ее стихийность.

КАСПИЙ

-Кто не видел Каспий, тот напрасно

явился на свет, – утверждал Александр

Гумбольдт, уроженец Германии. А что

сказать мне, уроженцу Каспия?!

* * *

Ах, вода моя, вода, в ливне, в озере, на море,

На просторе океана, в тихоструйных ручейках!

Ты в веках для Аполлона – его страсть, его кифара,

Ты – гитара, ветра свежесть,

Нежность песни о любви.

Призови меня из гроба –

Оба глаза я открою

И на зов к прибою, к морю, к милой женщине приду.

* * *

Лучистый и чистый речистый ручей

В скрипичном ключе затевает балладу

По ладу похожую на побережье

Морское при нежном ночном ветерке.

И вот вдалеке налегке быстрокрыло

Накрыла полнеба летящая скрипка

Улыбкой зари и тревожным трезвучьем,

Созвучным печали, надежде, любви.

* * *

Ручеек мой, нет в жизни нежнее воды

И звезды в колыхании струй.

Словно струны морей над тобой Млечный Путь,

Путь-дорога твоя и моя.

Вон маяк ото сна протирает глаза,

Как слеза, провисает луна,

И меня, как тебя, тянет прочь от земли

Свет вдали, где у моря нет края.

* * *

Волна вздыхает в эолийском ладе,

К Элладе – небу – простирая руки,

И звуки, словно гул пустой амфоры,

О море тянут древнюю балладу.

Так «Каспийаду» –песнь любви и жизни –

Капризный Каспий мой заводит пылко,

Улыбку солнца отменяя тучей,

Плакучей словно струны нежной лиры.

* * *

Качаясь на волнах, уходит побережье,

И свежий ветерок крепчает до озноба.

Зазнобу вспоминая, печалится матросик,

Курносый персонаж моряцких анекдотов.

Вон боцман на корме уже прилип к бутыли,

Вон всплыли вдалеке головки двух тюленей,

Вон, тлея на заре, сожгла все звезды туча,

Чтоб лучше представлялось, как этот день сгорел.

***

За кормой винт, как лемех, рыхлит изумруд до пены,

И сирены, волнуя, тянут мелодии ветра –

Геометра бугров, разнохолмья, высот, Араратов

И крылатого Каспия, в небо держащего курс.

Крутит ус капитан, с утречка под хмельком,

А старпом трунит, что в башке в моей женщины только,

Но я знаю, не только, и сирены волнуют меня, –

Как волна, их прекрасная грудь.

***

На причале стучатся суда друг о дружку –

Хоть подружку какую ни есть.

Вот те крест! Прилетали такие девицы,

Что не птицы и даже потоньше, чем жердь.

Смерть – как есть она смерть от тоски ли, любви ли, –

От бутыли, конечно, обиднее смерть, –

Но в аду не гореть, потому что любили,

Всех, кого нам дарила небесная твердь.

***

Всего одна звезда и та гулящей девкой

За древко мачты прицепилась в ураган,

Пьян баловень-корабль, не знает сам, что ищет,

Бросаясь днищем на хребет волны шальной.

До той одной звезды ему нет вовсе дела –

Ни Девы, ни Плеяд, на кой такой сераль?! –

Корабль идет ко дну и ввысь взмывает снова,

Где снова перед ним кипит девятый вал.

***

Сокрылась чайка, залетев за окоем,

Паром вослед ей уплывает, тая,

И стая волн серебреным крылом –

Льном снежным – са́ваны напоминает.

Так манит смерть, а может, это жизнь

Иль миражи за дальним окоемом?

Не надо о погибели, скажи,

Что мы плывем и будем дома.

***

Ночь и лето, и море, и звезды над ним,

Нимб луны над лампадкою – теплится клотик –

И всё дальше уходим от мглы городской,

Что по дури людской заменяет наркотик.

Вон в паденье звезда. Загадать бы мечту, –

В голубую мечту, как ребенок, я верю, –

Но я ветру кричу: «Ничего не хочу,

Не хочу, не хочу возвращаться на берег».

* * *

Как ловко держит курс на траверзе змея,

Змея по сини темным телом

В метели скал на острове Дуванный,

Где атамана клады стережет!

Он жмот, а в песнях что рубаха-парень –

Сам барин – озорует с голытьбою,

С тобою, персияночка моя,

Змея моя, сокрывшаяся в скалах.

* * *

Куда ни глянь – плывут легенды, мифы.

Вон рифы перед островом Дуванный –

Болваны Разина, несущие дозор.

А дальше взор приметит на Свином

С вином дешевым кандидата в хряки –

Гуляку, облапошенного Киркой,

Иркой, единственной на острове привадой,

Приватно прозываемою Дыркой.

* * *

В ночи волна чарующе поет,

А гнет на сердце только тяжелеет

И сожаленья вздох немеет сонно

От перезвона рынды на ветру.

К утру я засыпаю. Нет уж тьмы,

В которой мы явились на мученье, –

В вечернем одеянии сирена

Над пеной волн так пением влечет!

* * *

Я на заре проснулся. Пахнет лесом

Прелестно мыло хвойное и паста.

Ненастно. Но так сладостно и мило

Омыли душу небо, море, суша,

Что слушать без конца теперь я рад

В шпигат по палубе спешащие ручьи,

В ночи бессонно проболтавшие с волной.

О, боже мой! Как мало сердцу надо!

* * *

За ужином рассказывает штурман

О штурме Ушаковым Измаила,

Но изменила от хмельного память

И стал он мямлить что-то о солдатах –

Ребятах, под командою Суворова

Суровую прошедших подготовку…

Тут с поллитровкою в такой вошел он раж,

Что взял на абордаж еще две поллитровки!

* * *

Стармех умел травить концы и анекдоты,

Работы никакой ему травить и крыс,

Любил актрис кино, вино и осетрину

Арину Родионовну, а вот пиита – нет:

– Какой же он поэт, коль обобрал Европу,

И Пенелопе ткать позволил для царя,

Не зря же Дарвину приснился он на древе,

Как Менделееву таблица элементов.

***

Катамаран покачивается среди волн,

Словно мормон на двух женах,

А груженный по ватерлинию сухогруз

Словно арбуз недозрелый;

Слева от нас бросил якорь зачуханный тральщик –

Раньше он был боевым кораблем –

А окоем чертит контур какой-то посудины,

Будем трезвы – через стопок пять разберем.

* * *

На клотике огонь печальнее луны,

Удалены с небес все прочие светила,

И стыло на корму взбегает волнопад

И водопадно мчит назад поверх шпигата.

Крылатый ураган – смесь удали и страха –

С размаху море в борт всей тушей апперкот…

Но вот что хорошо – и это лишь во флоте –

На клотике огонь, когда нет и луны.

* * *

Над мрачностью отчизны ночью летней

Приветней с мачты клотик золотится,

Как птица на заборе или куще,

Поющая всегда кукареку!

Мне на веку так часто приводилось

На милость свыше полагаться зряшно,

Что даже страшно и подумать мне

О дне, который, может, не наступит.

* * *

Скрежещет так вибрация на судне,

Как будто судный день уж наступил,

И сил не хватит, чтоб явиться в порт,

Ведь борт вот-вот по швам весь разойдется.

Ни солнца. Ни волны. Сплошная рябь.

Рябь. Просто рябь, как в ветреность на луже.

Но хуже в жизни, видимо, нет зла,

Не зря ж она зовется мертвой зыбью.

* * *

Пахнет соломой, слоном, зоопарком.

Запарка такая, что лезу в волну.

К влаге льну, взлетаю к Венере,

Перлом падаю в глубину.

Ну и Содом, ну и Гоморра!

Море не море – кипящая сера.

Север, медведи белые, где вы?

Слева – Аравия, справа – Сахара.

* * *

Заря в полете – в небесах фламинго –

С индиго моря – вот и райский рай.

Ныряй себе на якорной стоянке

Вблизи от банки в теплую купель.

Вот это мель! Во все три роста.

Как просто здесь к другой заре уйти

И по пути собрать немного маков,

Раков, так лакомых для нас и для фламинго.

***

Тучка над траверзом, словно аэроплан, –

Это баклан, проверяя курс сейнера,

Прямо на север тянет рыбачить, –

А это значит доверие к рыбакам.

Вскоре баклан летней тучкой пролился

И испарился, словно лужица в зной,

А за кормой долго нырял еще сейнер

Прямо на север, где скрылся баклан.

* * *

Вон парусник вдали – посланник финикийцев

Укрыться от беды в бакинский порт спешит,

А туча, словно щит, уже прикрыла солнце.

Нам остается лишь следить за ним в бинокль,

А он бежит, как гоголь, того гляди взлетит –

И полетит на юго-запад – к Карфагену –

Как гений, как душа, как белый голубок,

Как бог морей от века и до скончанья дней.

* * *

Пусть парус на сносях, но не родиться шторму.

Вон свои шторы раздвигает туча,

И кручи волн, ленивее и ниже,

Уже не брызжут пылью водяной.

А парусник шальной спешит на крыльях страха –

Знать, не рубаха-парень капитан на нем, –

Как светел окоем и как нежна прохлада!

И надо же бежать от красоты такой!

* * *

Храни нас всех, о, светлый гений моря!

Пусть горя ввек не ведает живое!

От воя ветра явственно расслышишь

Морзянку лишь – Спасите Наши Души.

Радушны рыбаки. В порядке вроде.

Подходим. Дальше радостно, хоть трудно.

И чудно переждавший их спасенье,

Сам сейнер погружается на дно.

* * *

От вещих пращуров мы далеко ушли,

Хоть корабли, чтоб им не заблудиться,

Как встарь, как птицы, направляют курс

На пульс звезды в сияющей вселенной.

Но сокровенна ли любовь для нас?

А час последний кто предвидеть может?

Вот, боже, сейнер, каково ему

Сквозь тьму спускаться к кладбищу морскому!

* * *

Каспий! Волны или сердца – чей бьется так пульс?!

Пусть в ночи ни звезды – и без звезд ты прекрасен.

Разин кинул свой Дон ради звучной волны

И княжны с берегов твоих нежных и страстных.

Я напрасно ходил по следам по воде.

Где былое? Остались мне жалкие крохи.

Вздохи буйной волны о минувшем слышны,

И печалью полны песни ветра ночного.

* * *

– И небо, и море – о, нежность! – родные края! –

Я ветру кричу – он пускает по волнам слова,

Слова в снежной гриве вздымаются к Млечной реке,

И гром вдалеке зажигает от молнии звезды.

Уж поздно, но в нежности сердце не ведает сна:

– Весна в эту полночь вернулась в родные края! –

Я ветру кричу – он пускает по волнам слова,

Слова в снежной гриве вздымаются к Млечной реке

* * *

Кильватер словно вышивала сама персидская княжна,

Нежна как музыка, как Муза, неотразимая, моя.

Три дня теченье белых строчек разглаживает синева,

Едва волнистая, нисколько она и лодкам не страшна.

Весна! Ни тучки во вселенной – и шторму вдруг не налететь,

С весной ведь наступает лето на Каспии, и вот уже

На рубеже земли священной сияет небо на воде,

Где беспредельная Россия находит солнечный предел.

* * *

С небом звездным в обнимку даль морская заснула.

Одесную на север сейнер гулко топочет.

Очень много в ночи и печали и тайны,

Средь летальных, как пуля, падучих светил.

Я до дрожи застыл – возвращаюсь в каюту,

Неуютно мне в ней, так мне небо отрадно,

Но обратно идти на корму уже поздно,

Тайна звездного неба потускнела в печали.

* * *

Луна летит в предутренней прохладе!

Лишь песнь наладил о штормах норд-ост –

И звезд уж нет, он зыком всех спугнул!

Под гул, когда шум уши глушит,

О суше чаще вспоминают моряки.

Куда ни кинь – повсюду зябко, зыбко,

А там улыбки, хохот в кабаке…

Но вдалеке летит луна, тоскуя!

***

Вальяжная луна – ночной дорожный мастер –

От самой снасти расчертила море пополам,

Чтоб по волнам как посуху шли корабли-машины,

Чтоб шины их шуршали по своей лишь полосе.

Во всей красе сама она плыла посередине,

И дивно – сколько помню я – не нарушала правил.

Вот так бы правил каждый в бурном море –

И горя бы не знали моряки.

***

Луна и море, море и луна –

Одна у них любовь во всей подлунной,

На юной и мечтающей планете,

Где ветер жизни не подул еще.

Но я смущен: откуда я тогда?

Одна вода, притихшая вода,

И ни следа – лишь лунная дорожка

Как стрелка не проснувшихся часов.

* * *

Далекая звезда и близкая земля,

Не шевеля волну, прошитую луной,

Сливаются в одной росинке на ресницах.

Кому что снится. У меня виденья.

Я не владею горестной судьбой –

И вечно бой, его последний бой…

Но он с тобой все, Каспий, в бескозырке,

А зыбку мать качает, как волна.

* * *

Зыбь – мачеха, а волны, как мать, качают зыбку,

Но зыбкий наш кораблик – ребеночек шальной –

С волной играет в прятки – то спрячется под воду,

То сходу ввысь взлетает, за тучу хоронясь.

Он – связь земли и неба, он – связь звезды и праха,

И страха, и отваги, веселья и печали…

Качала мать нам зыбку, а может, гроб качала, –

В начале корень жизни и в нем же и конец.

* * *

Как Млечный Путь и лунная дорожка,

Немножко схожи виноград и волны.

Невольно чуть качающее действо

Я с детства знал за ними хорошо.

Еще они немножко схожи с мыслью

О кислом отношенье к нам на суше.

Святош послушай – выйдет, что плебеев

Грубее нас у кабаков не встретишь.

* * *

Захлебнулась палуба светлою волной

Под луной, летящей мимо облаков.

Берегов, мой Каспий, две недели нет,

Ты – мой свет, ты – нежность, ты – любви напев.

Не успев к Венере прикоснуться в срок,

Ветерок крепчает к утренней заре.

В сентябре так грустно! Только не с тобой!

Море, пой, чтоб длилась и моя любовь.

* * *

Подруга юная улыбкой схожа с Эос,

Когда наелась страсть и спит, как Этна,

А светлый блик сияющей лагуны

Как лунный свет ветрила с Карфагена.

Всё: пена у косы и штиль далече,

Как плечи милой под рукой моею, –

И, млея, все светлее твои волны,

И ты, довольный, нас чаруешь, Каспий!

* * *

Штурвал такой, каким он был при предках,

Но редко шлюпки в ход идут на веслах,

Хоть в веснах так заманчива теплынь!

Вынь из-под ребер сердце – окуни

В огни Баку полночную печаль,

Как жаль, что скрыл тебя певучий вал…

Штурвал такой, каким он был до нас,

А мой компа́с – ты – путеводная звезда.

* * *

Две реки по корме прорываются к морю потоком.

В бельмах око морское – и лишь в кабельтове окоем.

Познаем мы любовь, вдруг почуяв дыхание смерти, –

Нет на свете печальнее неутоленной любви.

Не зови ее. Имя ее не шепчи даже ветру –

Волны – гетры небес – по корме пробегут – и на берег.

Кто не верит мечте, пусть доверится чуду морскому –

Сколько радости в шторм обнимать окоем как подругу!

* * *

Спасибо, Каспий, за урок. Научат многому печали.

Случайно встречу я с другим ее – и не воскликну: «Ты ли?!»

С бутылью терпкого вина и верный собственной лишь вере,

К Венере в предрассветный час я из каюты тихо вышел.

Чуть слышно ей шепчу, что нет ее прекрасней пред рассветом

И лето без нее не лето, моей чудесной ворожеи.

Блаженный бражник, красотой я на заре дышу всей грудью,

А люди спят на берегу и дышат собственным зловоньем.

* * *

Вмиг проснулся – обо мне тосковала девушка –

Где уж там найти такую ныне наяву! –

Я плыву с тобой, мой Каспий, в предрассветную прохладу,

И не надо мне обмана и тумана сладких снов.

Вновь вдали над окоемом быстро исчезают звезды,

Словно в грозди у подружки виноградин янтари.

Раз, два, три – и вылетает из волны чудесно солнце!

С кем проснется там подружка, вдруг мне стало все равно.

* * *

Сегодня штиль и припекает солнце.

Нам остается лень свою лелеять

Да клеить мысленно красавицу сердечно.

Конечно, девственница по идее,

На деле обернется юркой птицей,

Синицей, как уж водится века, –

Мельканье гаваней, мгновенные подружки –

Вертушки, что слабы на передок.

* * *

Солнце входит в воду на глазах –

И казах смешливо суетится,

Словно птица ночи пред охотой.

Потный, он заходит в Каспий до усов

Без трусов – так сладостней намного –

И с восторгом смотрит, как верблюды

Изумрудным ходят караваном,

Очень рано встав на Млечный Путь.

* * *

Отечества и дым нам сладок и приятен.

Державин

Не флаг зари – фламинго в небе бирюзовом

Весенним зовом тянутся к гнездовью,

К низовью Волги или в Красноводск.

Лоск штиля от персидского нагорья

Блестит на взморье и, слепя, сияет

И тает за персидским окоемом,

Мне незнакомым, но давно родным,

Где дым – и тот поэзии исполнен.

* * *

Как хорошо вздремнуть часок-другой

И за кормой увидеть с удивленьем,

Как в отдаленье, словно из иллюзий,

Под грузом пряностей и тканей из Шираза

Вдруг водолазом возникает сухогруз!

Грусть с радостью мешается мгновенно –

Благословенна ты, страна Хафиза,

Куда лишь с визой можно мне попасть!

* * *

Курс с рассвета был зюйд. Час – и будет Иран,

Чемпион среди стран по великим поэтам.

Ветром сносит корму, сердцем я не пойму,

Почему не придти, если хочется, в гости.

При норд-осте легко нам дойти и без хода,

На погоду свалив, на незримость границ.

Ниц срываются волны, склоняясь к Ширазу,

Где ни разу я не был в гостях у тебя, Саади.

* * *

Срединное море Востока!

Ах, сколько таят твои волны!

В дни оны они поседели

От дел истуканов-владык.

Кадык Чингисхана остался

На галсе песков Апшерона,

Неровно по-прежнему дышит

Он к дышлу обозов на запад.

* * *

Ты всех друзей прямей, честней, верней.

Ты средь морей, мой Каспий, самый гордый,

Пусть годы привелось тебе невольно

Не сольно петь, а под чужую медь

Греметь с морями в хоре океана.

Но рьяно кинул ты тот рай эпический

Океанического бытия,

Чтоб стать, как я, поющим одиноко.

* * *

Тогда, когда ты отошел от океана,

Ни клана, ни вождя мой пращур и не мыслил –

И кислый взгляд был чужд среди людей.

Так, где те люди?! Люди где, мой Каспий?!

Как аспид, мне в ответ шипит густая пена,

И тленом веет жизнь на тесном берегу.

Я не смогу на занавоженной во зле

Земле гнездо свит для себя, дружище.

* * *

Любовь моя, ты белоснежней лилий –

И линий краше даль морей не знает.

Ты – знамя шторма, ты – свободы гений,

Биенья сердца, творчества, мечты.

Лишь ты не пляшешь под чужую дудку –

Пусть не на шутку океан ярится!

Он та синица, Каспий мой прекрасный,

Что в сказке море синее зажгла.

* * *

Сегодня, ни мгновенье не стихая,

Стихами белыми на море пишет шторм.

Ничто на этом свете не сравнится

С его страницами, созвучными тебе –

Судьбе моей, мой Каспий вдохновенный.

Пусть пеной предстают они подряд

На взгляд поверхностный, но как мой слух ласкает

Морская глубина с ее тоской о небе!

* * *

Ты – книга книг. Белеющие стаи

Листаю я гребками, и страницы

Омыться мне дают в стихии довременной.

Попеременно взлетая ввысь и падая с высот,

Я не красот ищу в волне прекрасной,

Так ясно открывающимся всем,

Не семь чудес стареющего мира,

А лиру с первым колыбельным звуком.

* * *

Я слово позабыл. Сломался карандаш.

Я весь аж задрожал – и в клочья все слова,

Слова, слетевшие точь-в-точь как первый снег –

Снег светлый, радостный и чистый.

Пристань вдруг зашумела, жизнь вернулась скучно,

Как гость ненужный, как лукавый друг,

Чтоб вдруг я вспомнил и поник в печали –

Без изначальных слов оно не прозвучало.

* * *

Мой Каспий, так давно мы неразлучны,

Что лучшим другом ты мне стал, моей душой.

Мы, как волна с волной, с тобою схожи.

Мы можем мы считать за я морское.

Мирское, рабское, где тишь да гладь, претят,

Хотя и нас порой влечет покой.

С тобой мы так вольны и ветрены, дружище,

Что ищем в штиль высокую волну.

* * *

Проснулся ты, мой Каспий, мой старик,

А крик гусей еще вчера растаял –

Их стая хлопотливо обживает Нил.

Я сохранил их реквием о лете,

Но не приметил, как оно мелькнуло

Средь гула суматошных пристаней

И пристального взгляда торгашей, –

И вот гусей своих ты поднимаешь.

* * *

Глубины и небо – все чувством, мой Каспий, объемлешь.

Ты пенишь волну – в ураган Гималаи,

И лают небесные Псы на тебя во Вселенной,

От пены твоей за гневливыми тучами прячась!

Незрячесть на небо наводишь, штормами играя.

Из рая за радость прозренья ты изгнан –

И брызги твои, аромат твой въедается в кожу,

Он стал мне дороже любых наслаждений земли!

* * *

Сто пятнадцатую суру, сердце, Каспий и зарю

Землякам дарю, как совесть и любовь моя велит.

Тот велик и милосерден, кто не ставит на колени

И не требует молений за ломоть, добытый потом.

Кто же истинно великий в небе, море и на суше,

Не вмещающийся в души лицемерных богачей?

Это честный люд рабочий, чей удел быть солью жизни

И спасением отчизны от непрошеных гостей.

* * *

Кто поверит в этот берег златозубый?

Толстопузы зубры взяток и торговли.

Хоть невольно я люблю родимый город,

Лучше холод, лучше голод, лучше смерть.

Нефть зальет тебя, мой Каспий, – люди алчны,

Мрачный бог у них и дочери порочны.

Этой ночью за окольные пути,

Ты смети всю нечисть ураганом.

* * *

Приглашение в небо на волнах несет ураган –

И к ногам моим падает белый причал Арарата.

От такого наката волны вмиг забудешь, что пьян,

Заодно и землян араратской долины с их горем.

По долинам и взгорьям кораблик мой в небо плывет –

Перелет вверх и вниз, вниз и вверх наудачу…

Без тебя что б я значил? С тобой, мое море, мне во!

Среди волн ничего мне вожди с их обслугой не значат.

* * *

Умей смирить заносчивую прыть,

Не крыть, как водится везде, такую мать,

Не насылать на голову чуму,

Но ни к чему и хладнокровье рыбье.

Над зыбью звезды ближе к нам, изгоям,

И на погонах, и на небесах,

И на весах проверенные гири,

И шире в смерть распахнуты глаза.

* * *

Соленое слово, прекрасное слово волненья,

Ты от вдохновенья – полета соленого ветра,

Ты от геометра, чертящего снежные горы,

Ты море, ты песня его, ты соленое слово.

И снова, соленое слово, тебя величаю –

К причалу подходим, а места нам нет для причала –

И снова качают нас снежно-соленые горы

Соленого моря – отчизны соленого слова.

* * *

Боюсь ли смерти? Да, она страшна.

Слизнет волна – и над тобой пучина.

Как чинно друг за другом корабли

Идут вдали под вымпелами смерти!

В простом конверте дышит письмецо.

Лицо на случай выбрито до лоска.

Вдали полоска будто бы земли –

То корабли идут в объятья шторма.

* * *

Волна нахлынет и бежит в шпигат,

В агат забвенья, ночи замогильной.

Не надо милой говорить прощай,

Ты обещай вернуться к ней, на землю.

Я не приемлю россказней старух,

Я глух к приметам, море штормовое.

Пусть воет ветер, словно у одра,

Но что ветра, когда любовь со мною?!

* * *

Я – ветер, а Каспий и небо – мой дом.

Кругом жемчуга, изумруды, сапфиры.

Порфиру над миром из моря раскинул рассвет,

А суша в ответ дышит рабством и злобой.

Мы оба свободны, не служим ни ночи, ни дню,

А там западню нам готовит чиновничий город –

Распорото небо жилищами этих макак,

Так как разгуляться нам в городе, ветер?!

* * *

Блеск за бортом, что в зной твое шоссе.

Во всей красе, как спящая царевна,

Благоговейно море грезит ветром,

Но летом, в зной, не налететь ему.

Сну властвовать, как в царстве русском, всласть.

Нырнуть, упасть хоть якорем под воду –

И сходу всплеском охладить пыл солнца?!..

Нет, не проснется сонная вода.

* * *

На острове Свиной тьма крохотных вулканов,

Лукаво засыпающих, когда на них наступишь.

Отступишь, подождешь – и снова извержение

В знак верного служения стихии огневой.

Был у стихии той и свой живой служитель –

Смотритель маяка, чье имя не во тьме,

А на плите на взгорье, срезанном обрывисто,

С единственной могилой на острове Свиной.

* * *

Созвездья – во дворцах богов несметных люстры.

А Заратустре ты источником был света,

Приветный Каспий мой с пылающей душой.

Еще тогда приник к тебе Агурамазда,

Чтоб жажду утолить, когда поборник зла

Не знал, как строить Нефтяные Камни.

Веками – теперь о том узнаешь лишь из хроник –

Огнепоклонник на тебя молился.

* * *

Завернулся в лазурь, как индианка в сари,

Только солнце в хмари родинкой жгучей.

Лучше нет тебя, Каспий, в шторм и в штиль,

Сотни миль, как кровь, драгоценной влаги.

Благи все, кто гулял по волнам твоим,

Кто творил молитву тебе и огню.

Сохраню в душе твою соль навсегда,

Никакая вода не смоет ее.

* * *

От неба до земли вода, вода, вода.

Суда вдоль пристаней, как призрак динозавра,

До завтра, говорят, прикол нам – Арарат,

И каждый рад быть на приколе в ливень.

Лениво сон ко мне откуда-то плывет,

И кто-то мне поет, как мальчугану няня…

Бананы, баобаб, а бабушка моя,

Бия бичом в бока, прочь гонит динозавра.

* * *

Слизнул ты мой песочный замок слюнявым языком волны –

И не видны теперь, мой Каспий, ни детство, ни его следы.

Лишь от воды все так же тянет той первозданной чистотой,

Той неосознанностью счастья младенческой души блажной.

Там, надо мной, небес зверинец, а за кормою млечный путь…

Нет, не вернуть веселость детства и грусть ребенка не вернуть!

Но суть волны твоей игривой, ее заманчивая соль,

Как боль трагической утраты, всегда во мне, всегда со мной.

* * *

Народившийся месяц, смешливый ребенок,

Ты пеленки срываешь с себя – вот так прыть! –

Чтобы передразнить разбуженный Каспий,

Каспий, сердитый на ветреность ночи.

Дни все короче – давно уж я не ребенок –

Звонок был смех, теперь – никакой.

Упокой же тоску, что ко мне привязалась,

Ведь ты взялся откуда-то, месяц, веселый и мой.

* * *

Улетели фламинго, а мы уплываем на север.

Сеют мелкую дрожь дождь и юный еще ветерок.

Что урок астрономии, если шумят шалуны, –

Ни луны, ни звезды, даже неба нет вовсе.

Осень. День, словно жизнь, стал заметно короче,

И не прочит она ничего впереди, кроме скуки,

Хоть в разлуке с теплом сны листать будут книгу

О фламинго и юге, о юности и чудесах.

* * *

Снежногривые кони примчались на Каспий пастись,

Высь снижается, хочет запрыгнуть коням на хребет.

Сколько лет предо мной эта живопись жизни

И капризней капризного резкий норд-ост!

Хвост коня шваброй палубу вымыл мгновенно,

Пеной вздыбленный конь небеса вновь копытами бьет.

Йод разлился вокруг, лечит раны всего мирозданья

В оправданье каприза каспийского и моего.

* * *

Как одинока, печальна под утро Венера,

Будто бы нервы сдают у покинутой дамы.

В драме богини уловка плутовки видна,

Хоть и бледна, угасая, бедняжка.

Волны-ромашки сердце свое запустили

В стылую высь, где оно занедужит смертельно.

Тенью и я становлюсь. Хоть нырять не хотел я,

Тело в волну погрузилось – исчезла и тень.

* * *

Тайное вечно пребудет с волной и со мной.

Тяжкой виной стала вера в любовь и мечту.

Каспий я чту за стихию стиха штормового,

Слово беззвучно губами означь – и умри!

Влажной зари многоцветные перья павлиньи

Ливнем из глаз растекутся по миру смертей.

Как сизарей поднимает над скалами утро,

Мудрый лишь морю и небу доверит свой вздох.

* * *

Разомкнулись объятия моря – и солнце в лазурь ускользнуло,

И подуло чуть-чуть ветерком, пробужденным рассветным теплом.

Дом мой – Каспий с волной на все стороны света,

На все стороны света распахнуто сердце мое.

Окоем серебрится в лучах золотистых,

Мглисто тает паром, испаряясь, как призрак земли…

Только волны вдали, только воля вдали, только ветер…

Нет на свете, мой Каспий, милее тебя никого.

* * *

Ветерок подкрался к штилю, где воде сродни гранит

И струит по зыби зыбко красным золотом заря.

Якоря скользнули с лязгом – и запенилось волною

Подо мною шумно влага, словно молодая брага.

Радо сердце, радо солнце, что грядет ночной покой,

День-деньской с тоской своею не могу расстаться я.

Якоря скользнули в море – я скользну, вновь молодея,

В сновиденье – и с желанной до зари ласкаться буду.

* * *

Случается, тесно становится и на просторе –

Вот море и небо в объятье слились урагана

И гаммой незримой окрасили мир остальной.

Так было меж мной и тобой, но в ушах вместо шума

В безумье слова приходили волна за волной,

О той, кто прекраснее ветра, и моря, и жизни.

Капризна судьба и подобна разбитой амфоре,

Со мной только море, родное Каспийское море.

* * *

Млечный Путь продолженьем кильватера пенится в Азию,

А на траверзе слева под лунной дорожкой мерещится Волга.

Жаль, недолго уже до рассвета, вон звезды мигают, как плачут,

Значит, скоро проснешься – забудешь, что снился тебе я всю ночь…

Не помочь мне мечте, ненаглядная, милая, нежная.

Это в прежние годы присниться тебе я бы мог.

Сбился с ног, а не с курса корабль, дошагавший до Азии,

А на траверзе только пустыня воды и любви.

* * *

Где море? Где небо? Вокруг лишь безлунная ночь,

Печальная ночь, словно траур какой по Вселенной.

По палубе пена шипит, убегая в шпигат,

Где ночи агат, словно камень могильный.

За милею миля – безлунная ночь без границ,

Рассказ в сто страниц или Данте с загробной скучищей, –

И ищет душа просветленья в своей глубине,

А вне не найти, если даже искать во Вселенной.

* * *

Стареет этот мир, а сердце молодеет,

И снова денег нет, и нанимайся снова

На новую работу да на таком буксире,

Который не осилит каких-нибудь шесть баллов,

Так мало и так много для сердца заводного,

Шального кандидата на ремонт.

Но вот я снова в море, забыл я о моторе,

Который вдруг завелся, как в юности моей.

* * *

Спроси любого – сожалеет каждый,

Что дважды не дано ему родиться.

Сейчас в больнице сквозь две тыщи верст

Норд-ост повеял ароматом йода.

Природа – что жалеть? – возьмет свое,

Мое пропахшее соленым ветром тело,

Чтоб улетела к Каспию душа,

Дыша тем, что единожды вдохнула.

* * *

Как вспомню себя молодым рядом с женщиной милой,

Вновь силой могучей вздымается Каспий с глубин,

Ему ни один не соперник во вспененной страсти,

Во власти штормов на безбрежном просторе любви.

Зови ни зови, не вернется ни море, ни радость,

Остались на память лишь привкус соленой воды

И эти следы – никому не заметные шрамы –

И прямо упрямо ведущая к морю любовь.

ФЕЯ

Что тянешь тонко песенку в тоске глухой ночи?

Чьи вздохи о любви своей тебя пленили в ней?

Огней ни в небе, ни в домах. Вновь тьма небытия,

И я, как бог, творю тебя из своего ребра.

Из серебра насыплю звезд на черный небосвод,

Чтоб тот не заплутал к другой, чтоб ты была женой.

Ах, боже мой! Какая жаль! Ты смолкла, став женой.

Ах, боже мой! Какая тьма в твоем окне пустом!

***

По земле ты ступаешь, а кажется по небесам,

Паруса своей юбки с улыбкой к ногам направляя.

Фея мая, нездешняя ты, моя нежность,

Свежесть розы ветров и мой свет несказанный.

Ты связала все мысли мои в серебристый платочек,

Точно ласточкин пух на плечах окрыленных.

Ты не с клена ль слетела, пройтись по земле изумленной,

Чтоб под взглядом влюбленным, вспорхнув, улететь в небеса?!

***

Сколько стало в тебе и весне теплоты!

Вновь цветы выбегают к дороге приветно,

Беззаветно любя этих вечно спешащих людей.

Что ни надень – ты цветенье, ты праздник.

Ветер-проказник играет с подолом юбки твоей.

Веселей стали солнце и встречные мальчики,

Зайчики зеркалец их, озорной и заливистый смех

Всех – и восторженный взгляд тебе, светлая, вслед.

* * *

Ты – ласточка, живущая в свирели,

Ты – трели песни трепетной весны,

Ты – сны мои, их плавные напевы,

Ты – первый ландыш в сумерках людских.

Стих говор среди людного бульвара,

Гитара смолкла, оборвав аккорд, –

Без нот, но стройно сердце менестрелей

Под трели каблучков твоих поет.

***

В зарослях парка жасминовый дух поселился.

Слился он с грустью моей при начале каникул.

Никнут, как я, под плодами вишневые ветви –

Ветром тебя унесло заграницу на лето.

Где ты? Цветет ли жасмин там и зреют ли вишни?

Лишний я там. – Да и где я, печальный, не лишний? –

Вишни, жасмин – это кровь, это саван,

Славно бы вовсе на свет не родиться.

***

Брею пушок, чтоб быстрее росла борода.

В мыле вода заалела, как поздний закат.

Трижды подряд, а вослед еще трижды по трижды

Зиждутся зори природе самой вопреки.

Так моряки с ураганами дружат бесстрашно,

Но старший брат мой трунит над кровавою битвой

Между бритвой опасной и мной, – с его слов, молодчиной,

Но не мужчиной еще, а все бреющим детский пушок!

* * *

Ты важная, ты – выпускница,

А мне учиться и учиться.

Ты – птица. С высоты твоих небес

Я весь – букашка, червячок,

Я – пустячок, не утолишь им голод.

Да, молод я, а ты уже стара –

С утра с подружками хи-хи, ха-ха,

А на меня вниманья никакого.

* * *

Ливень стих. Луна за горизонт,

Зонт свой черный, улыбаясь, скрыла.

Крылья расплескав в лучах, петух

Усладил слух курам серенадой.

На ограду я могу взлететь –

Петь я не умею, безголосый.

Осень шепчется в твоем саду,

Я приду и завтра ее слушать.

***

Как под дождем хризантема печальна в саду!

Подойду – вся в слезах одинокая и неутешная,

Словно нездешняя на увядшей земле октября.

Зря дыханьем своим я стараюсь согреть лепестки –

Хоть близки мои губы и зябкая прелесть цветка,

Облака изо рта моего поднимаются холодом

К заштрихованным моросящим дождем небесам,

И я сам чуть не плачу, так больно твое безразличье.

***

Ослепителен снег, ослепительней смех твой.

Стороной обхожу и тебя, и твой дом,

Но притом остаюсь для тебя вроде буки.

Надо мною от скуки трунят и подружки твои,

И лукавые их ухажеры. Трунят и детишки,

Что слишком уж для меня и для зимнего солнца,

К оконцу так низко склоненного, как я головой

Пред тобой и морозным дыханьем вселенной.

***

Мороз колючий января.

Заря скользит по горным кручам.

Сыпучий снег слетает с вяза –

И сразу исчезает даль.

Жаль, милая, тебя нет рядом –

Нарядны горы, как невесты,

И вместо сумрачного люда

Повсюду свет и красота.

***

Ветер и ты – шторм на море и в сердце моем,

Окоем, убегающий при приближенье,

Отраженье в воде, гром и молния, му́ка и рай,

Рай, всамделишный рай, исчезающий по пробужденью. –

Наважденье мое, пронесу я тебя сквозь века

На руках, как несет облака поднебесье.

Песня нежности ты, протяженная в вечность,

Бесконечность мечты, безграничность желаний.

***

Вся разодета в созвездия южного лета,

Вкруг минарета ты шествуешь с важностью – просто

Поступью Иштар надменной или Изиды

И муэдзином к молитве сзываешь молиться тебе –

Судьбе всех влюбленных, счастливых страдальцев.

Пальцем ты манишь меня верх по звездным ступеням…

Я на колени встаю пред тобой, моя Иштар, богиня…

Имя шепча, обнимаю за ножку кровать.

***

Мне легче вспомнить из Египта бегство,

Чем детство. Скоро мне пятнадцать лет,

И нет уже тропы, в Эдем ведущей.

Послушай, ты на вечность не надейся,

Еще лет десять – и наступит старость…

Что сталось с детством нашим? Где оно?

Давно простыл и отрочества след.

Мне свет лишь глаз твоих остался.

***

Над пропастью я выбил твое имя,

Хранимый сном дневным норд-оста.

Как просто было мне над пастью пропасти

Без робости в привычной безоглядности.

Прости, будь смелым и с тобой я – ты была бы проще.

Как ропщет ветер за меня протяжно, без умолку!

А толку?! Ты, как жизнь, проходишь мимо…

Игриво так прошла бы и любовь.

***

Не имя обессмерчу, а тебя.

Любя весь мир за красоту твою,

Не назову я имя. Что в Марии, в Рае?

Ты рая радостней, чудесней ты Марии.

Что имя? их другие носят тоже.

Они все схожи, словно тени.

С теми ли сравню тебя? Ты – свет над ними.

Нет имени тебе, тебе нет равной.

***

«Любимая!» – я вскрикнул среди ночи,

И очень мне понравилось звучанье

Моей печали. Был мне до рассвета

Ответным эхом ход часов настенных,

А тени наступающего дня –

Так на меня похожие – молчали,

О чем ночами вскрикиваю я.

«Любимая!» – отстукивало сердце.

***

Я, закинув в окно твое ночью букет черных роз,

Еле ноги унес от собаки ревнивой твоей.

Как парней я отваживал, так она свирепела.

Сам Отелло пред ней просто бледная немочь –

Мелочь, недостойная грозного взгляда,

Ведь надо клыки заточить поострее булата,

Чтоб в палату на утро упечь меня с рваной

Раной.

***

Из сложения наших имен на заборе вкруг школы

Младшеклассники-шкоды пришли к уравненью любви.

Как смешливы они, но взгляну я –

Врассыпную, заливистее хохоча.

Отцвела алыча, зацветает жасмин – все согрето

Наступающим летом, меня лишь не радует солнце.

Бьется сердце мое еле-еле –

Неужели ошибка в сложении наших имен?

***

От деревца рассветом дышит даль –

Миндаль сияет розоватой дымкой

И светлым ликом липкий молочай.

Мы сгоряча не принимаем малость,

Нам радость, если мир у наших ног,

А не вьюнок, ромашка, колокольчик.

Не хочет сердце даже светлых буден –

Я буду вечным праздником твоим.

***

На розовой земле, где аромат везде,

Где стерегут стрижи вишневый воздух сада,

Ограда высока, а за оградой дом,

В том доме ты в окне звездой зеленоглазой.

Не лазай, говоришь мне, по чужим садам,

Адам хоть диким был, а вел себя прилично.

Отличный парень он, куда мне до него,

Но Ева из ребра, а ты, любовь, из сердца.

***

Завтра твое завладело дыханьем и травами,

Стало отравою время, а племя друзей

Злей осиного роя, впустую жужжащего бредни.

Бледный, месяц еле залез на высокую пихту.

Рихтер на радио учит канючить рояль.

Следом враль-невидимка, глашатай последних известий

С лестью обычной великому очередному вождю.

А я жду – и вот слух мой нежит рассветное ныне.

***

Как капризно ко мне повернулась ты в пол-оборота!

Неохота, мол, видеть и слышать меня и белые волны –

Пустозвонных виновников шума и гула.

Ты замкнула ладошками слух, в сумрак полдень одела,

Хоть на деле очки твои для затемнения дня

То же, что у коня норовистого шоры.

Шорох платья остался лишь мне, словно ропот, –

Белый шепот песка и волны отошедшей.

***

Прибой отбегает – и кромка прибрежья вдыхает жасмин,

С ним строки уходят в песок, на котором ногой я пишу,

Шум дали морской мерно в музыку переливая.

Другая волна набежит – и вновь моя музыка с ней

Грустней всех скитальцев уходит в морскую пучину.

Не в том ли причина певучести вольной воды?

О, эти лады белопенные, белый мгновенный цветок,

И строк лепестки, устремленных к ногам твоим, милая!

***

В гриву иноходца ветер расчесал твои волосы,

Полосы света из-за туч запекли твои губы,

Любо было волне добегать до загорелых ног

И песок лизать с отпечатками светлых ступней,

Верней, на примере своем учить древней науке,

Му́́ке любви и счастью быть с нежностью наедине.

Мне этот день вспоминался потом не однажды –

Жажда запекшихся губ и глупая ссора.

* * *

За вершину горы зацепилось закатное солнце,

Льется словно от зарева роз аромат.

Разве я виноват, что в вечерней печали,

Головою качает-трясет на ветру старый вяз?

Он в закате увяз, а куда мне от сумрака деться?

В сердце льется печаль, а вдали догорает закат.

Разве я виноват, что цветам сиротливо,

Им тоскливо без вазы твоей источать аромат?

***

Как у бабочки ресницы. Не ресницы – опахала.

Не слыхал я и чудесней девичьего говорка.

Без тебя горька и сладость, без тебя и смех печален,

Без тебя я жизнь не чаю, быстроногая мечта.

Я читал в восточных сказках о девицах луноликих,

Кто и воинов великих мог сразить из-под ресниц.

Голубиц таких рисуют впрямь с луною схожих ликом,

Мигом их затмит сияньем мое солнышко любви.

* * *

Когда бы я голодным тигром был,

Не ныл бы – разорвал тебя на части –

О счастье! – и упился твоей кровью,

С любовью сопряженной по созвучью…

О, нет! Паучьей хваткою своей

Скорей ты обескровишь меня жалом

И залежалой бабушек моралью.

Я умираю. Хоронить приди.

***

Розовым заревом персик заткал в лето калитку,

В легкой накидке схожа ты с этим цветеньем.

Тенью твоей растворился я в воздухе сада,

Ведь и любимой надо любовью дышать.

Быстро тетрадь заполняется рифмами вздохов,

Охов моих ты не слышишь, но видишь цветы.

Эти цветы – мои вздохи у летней калитки

В дымке цветущего персика, цвета любви.

* * *

Ветер ласково сквозит в солнечные кудри,

Мудро навевая нам мысль о неизбежном.

На прибрежье никого, ветер лишь восточный

И в песочных крапинках ожерелий стекла.

Ты умолкла и чуть-чуть жмешься от прохлады,

Взгляды нежно говорят несказанным словом.

Словно Каспий, вдруг волной задышали груди,

В изумруде его волн страсть взбурлила штормом.

* * *

Ты лебеденка ставишь на крыло.

Светло ему в зрачках твоих зеленых

Миг окрыленный сердцем уловить.

Прыть юную стреножить ты хотела,

Но тело в тело – и птенец взлетает

И тает облачком в высокой сини неба,

Где не был он еще ни раз от роду

И сроду не писал таких стихов.

***

Ты выходишь из волн, подставляя попеременно

Одеянию пены то левый, то правый свой бок.

Видит бог, дорогая, прекраснее ты Афродиты,

Хоть сердитой и злюкой бываешь порой.

Над волной треугольник их мха золотится,

Словно птица крылом, прикрываешь стыдливо рукой.

Шаг, другой – вот и море тебе по колени,

Вот и пена спадает, как бальное платье, к ногам.

* * *

Ты рядом – и солнце светлей, золотистей,

А в листьях айвы серебристее завязь,

На зависть дервишу прервал свой полет

Удод поклониться тебе хохолком.

Знаком он, по странам Востока летая,

И с тайной судьбы всех влюбленных планеты,

И где ты не будешь, ты вспомнишь не дом,

А то, как чудесно, когда мы вдвоем.

***

Милая, сколько песен море, волнуясь, спело.

Спелые ягоды тута землю усыпали снегом.

Белым украсилось море, берег украсился белым,

Видимо, в белом платочке ты с кем-то разговорилась.

Так скажи мне на милость, сколько еще волноваться?

Танцы затеяли волны с месяцем белым при солнце.

Белый, сдается мне, танец. Белая в небе дорожка.

Белой – еще немножко – станет моя голова.

***

Рыжуха жаркая, лукавая лисица,

Сестрица ветра и небесной красоты,

Ты глаз разрез стянула у японки,

А голос нежный у моей мечты.

Цветы ты веять научила ароматом

Девчатам всем на зависть и в пример.

Открой мне дверь в весенний чудный вечер –

Дай вечность ей, поэзии моей.

***

Моя богиня, ты – моя врагиня,

А имя твоей нежности – лукавство

Тиранства небывалого тирана.

Как ты упряма, как велеречива,

Как беспричинно гневна и сурова,

Лишь снова потянусь за поцелуем.

Мы губим молодость свою, богиня,

Моя богиня, милая врагиня.

***

Ты повязала вкруг шеи косынку заката,

И вспыхнула ватой твоя розоватая грудь.

Как вернуть твою милость, гневливое счастье,

Чтоб не упасть мне в глазах изумрудных твоих?

Тих, как вечер в степи, становлюсь я темнее,

Мне ли, нежность, не знать, что твой гнев беспричинен?

–У мужчины одно на уме, – зазубрила ты чей-то урок.

Это так. Это рок. На уме у меня только ты.

***

В мире, где ты, разве до школьных занятий?

Лишь для объятий руки пригодны мои.

Дни и ночи мои ты собой населила,

Силой нездешней очаровала меня.

Не от вина, как другие, хмелею,

В тихой аллее брожу одиноко в час поздний –

Звезды мне ближе зелени глаз твоих ярких,

В жарких объятьях не ты – мирозданье.

***

Без устали время и дождь гуляют по саду.

Присяду, прилягу, привстану – тоска и тоска.

Искал я напрасно слова – письмо не писалось,

Ведь жалость к тебе и себе затмевала мне свет.

И нет мне покоя, и солнца мне нет,

И нет, что сопернику бросить изустно.

Без устали время и дождь гуляют по саду.

Присяду, прилягу, привстану – тоска и тоска.

* * *

Приятелей штампующий транжира,

От жира он, бедняга, изнемог.

Он колобок, он кругленький дурак,

Так почему ему благоволишь?

Мне лишь природа сделалась родной,

Со мной страданье разделяют все –

В росе глубокой плачущие астры

Под страстный ветер клонятся к земле.

***

Твои зрачки – весенние зарницы,

Ресницы – птицы на отлете в осень,

А цифрой 8 летом стройный стан.

Ну, перестань ты на меня сердиться,

Орлица грозная с дыханием неровным,

Но хладнокровно так спешащая куда-то.

В солдаты мне. Я знаю, нам не спеться,

Но сердцу не прикажешь ведь не биться.

***

Солдатом я узнал на деле о зиме.

За тридевять земель от дома и тепла,

Кровь, леденея в жилах, течь не хочет,

А ночью на посту тулупы замерзают.

Не знает бесконечность зимней ночи,

Что в твоих строчках, растопляя лед,

Цветет земля родная наша.

Чем дальше от тебя, тем больше ты желанна.

***

Снится родина с родинкой книзу от левой мочки.

От тебя ни строчки, а с июня в окно казармы

Лучезарно входит солнце будить меня рано-рано.

Я под краном долго-долго намыливаю лицо –

И в конце концов прилипчивый сон смывается сам.

Чудесам ты не веришь, но это совсем не чудо –

Каждое утро ты шепчешь мне, как ты прекрасна,

Напрасно напоминая мне то, что вижу я каждую ночь.

***

Каспий во Львов – город станет тогда бесподобным,

Самым добрым и чистым, умытым дождем и волной,

В нем булыжник речной площадей возвращается в реки –

Редкий день не купается в ливне чистюля среди городов.

Я готов сам под ливнем плескаться, пусть это не Каспий –

Разве трудно тебе написать с его берега несколько строк? –

Не упрек, я далек от упреков, от их черноты,

Точно так же как ты далека от меня, моя нежность.

***

Рядом с фонтаном Нептун – символ бури в стакане.

Истукану с трезубцем во Львове ни моря, ни шторма,

Только шторы как шоры в строениях Старого Замка

И зазнайкой трезвонит под утро трамвай вдалеке.

С кем ты, милая, в Каспий ныряешь с разбега со смехом,

Эхом чайки кому откликаются, взмыв над волной?

Боже мой, третий год гибнет молодость втуне

И с Нептуном делю я о море тоску!

***

Впереди меня что ни день моя грусть, моя тень,

И в метель, и в дождь ей со мной почему-то по пути.

Не уйти от нее и в зной, отвернусь – а она за мной.

На одной шестой земли я ребенком узнать бы мог

Каждый лог, каждый ров страны, хоть глаза мои завяжи,

Потому что до трепета жил все любил на одной шестой.

С той поры промелькнули века, моя жизнь мне стала чужой.

Как домой я хочу, в край родной, где увижусь снова с тобой!

***

Пока крепился мною дух в войсках,

На скалах мхом покрылись наши имена

И времена другие наступили.

От ветра, пыли над Баку туман.

Во всем обман, повсюду торгаши

Да дымной анаши притворный рай.

Зла через край, а в гнусности такой

Легко стереть живые имена.

* * *

Ты ушла – дрожит звезда в воде

И нигде я не найду покоя.

Дух левкоя, словно рядом ты,

Ты, духи твои, душистый шепот.

Ропот ветра рябью по воде –

И звезде в воде уже нет места.

Ты невеста – только не моя,

Ты змея, ты жалишь прямо в сердце.

***

Зря говорят, что время лечит старые раны.

Рано я понял, что старые раны навечно со мной.

Боже ты мой, ты – жена троглодита-завмага,

Мага денежных знаков, жирной свиньи!?

Мне не завидно, что хряк откупился.

Спился ли в армии я? Нет, как видишь, я трезв,

Резв почти как тогда, в мезозойскую эру,

В эру веры в прекрасное и неподкупной любви.

* * *

Благодаря тебе я – пленник снов

И слов любви о выдуманной яви. –

Избави, сердце, думать о другом,

Когда кругом бурлит мне чуждый быт! –

Да, я забыт, но в вымысле моем

Вдвоем всегда мы, словно тень и солнце.

Пусть остается мне мираж в пути,

Но ты свети и среди мрака, солнце!

* * *

Я сам не верю, что мне двадцать три –

Гори-гори, моя звезда, не гасни –

Напрасно осень моет фонари,

Когда внутри их лампочки разбиты.

Люби ты люстру, над софой ночник,

Нужник с беде – все это так прекрасно!

Напрасно осень моет фонари,

Когда внутри их лампочка погасла.

***

Жемчужная россыпь – удача добычи прибоя.

С тобою в обнимку стоять – возвращение в рай.

Дай губы мне, дай это вечер и ночь с вольным ветром,

Дай мне до рассвета дожить по закону любви.

Твои изумрудные очи – спокойное море,

Во взоре твоем жемчуга чужеземной земли,

Твои корабли приплывут из эдема – Бахрейна,

А пена каспийская – пена – желанья мои.

***

Бессвязен лепет твой о связи ваших душ –

Твой муж мечтает лишь о миллионах,

Миленок твой, храпящий рыцарь твой.

Покой он выкрал у меня. И вот ночами

Печалью, трауром задернуто окно,

Оно забыло звезды, мир чудесный.

Тесно земле от рыцарей торговли,

И нет ей доли, а тебя – со мной!

***

Улыбнешься – взгляд сытой волчицы,

Но лучится светлой сказкой о фее,

Чьи трофеи не в непроходимом лесу, а в магазине.

Зимней порой тебе по сердцу соболь, куница.

Не надивиться весной тебе на леопардов.

Нарядов летом поменьше, зато осень

Косит и косит. Но мало тебе. Видно, на мыло

Ты полюбила и тело мое загорелое.

* * *

В глуши лесной под влагой голубой

Ключ сам с собой играет в догонялки

И яркий луч меж сосенок пугливых

Лениво плещется над золотом песка.

Моя тоска присела на пенек,

Ей невдомек, что радуется сердце,

Согреться хочет от струи лучистой,

Такой же чистой, как душа твоя.

* * *

Прости мне злость мою, прости свирепость

И ревность к воздуху, которым дышишь ты.

Ты с высоты своей великодушно

Отбрось ненужные мои черты.

Тогда мечты твои – клин журавлиный –

Долиной нежности вновь полетят ко мне –

Я так о дне мечтаю нашей встречи,

Чтоб нежной речью страстно опьянеть.

* * *

Эти следы на песке, как и прежние, смоет прибой.

Мне с тобой – погляди – уж другие на смену идут.

Им уют ни к чему, потому что они влюблены.

Белены ты наелась, отведав наживки торговца.

Солнце, взгляни, протянуло две тени, как нить,

Слить их пора – потянуло вечерней прохладой,

Надо тесно прижаться, чтоб наши сердца отогрелись…

Милая…Прелесть… Следы наши смоет прибой.

* * *

Ревет ураган, что корабль не увидит причала,

Отчаянье, словно воронка, вальсирует с ночью –

Точь-в-точь, между прочим, что строчка записки твоей –

О, нет! Та больней ударяла по струнам печали.

Качает корабль твоих локонов огненных волны,

Мне больно читать, что ушла от меня ты навеки,

Не волны, а реки бегут вдоль бортов в половодье,

И вроде не я, а во мраке ревет ураган.

* * *

Сударыне так важно быть замужней?!

Ведь нужно верность драгоценную хранить,

Как нить жемчужин, купленную мужем, –

И ужин с ним делить, а не с другим.

Другим я стал. Его на пьедестал!

Ведь стал он мужем, я же лишь товарищ.

Ты даришь мне последнюю зарю?

Дарю тебе жемчужины волны!

***

Такую тишину рождает только горе.

На море штиль, а солнце греть не хочет,

И очень трудно вымолвить хоть слово.

Напомнил снова случай мне о тлене,

О плене нашем даже на просторах,

Ведь как моторкам среди волн не разойтись?!

Жизнь, милая, и нас точь-в-точь вот так столкнула

Средь гула школяров далеких от беды.

***

Цветы прекраснее, когда их даришь милой.

За милей миля хризантемы над волной

Как образ твой, влекущий меня к суше.

Мне лучше не глядеть на эту кипень,

На ливень лепестков так снежно нежных

При вешних, тающих, как призрак, облаках.

В твоих руках весь ветреный букет –

И нет под небом ничего прекрасней.

* * *

Любовь – поцелуи штормов и желанье спасенья,

Весенняя пристань в цветущем жасмине волны,

Огни маяков – и опять возвращенье на сушу,

Чтоб слушать и слушать любимой немолчную речь.

Пуст течь даст корабль, пусть на дно бултыхнется он камнем –

Руками атланта корабль над волной подниму –

Ему плыть к тебе, к изумрудно глазастой наяде,

Лишь надо терпенья набраться, да где его взять?!

* * *

Зори гаснут даже в июне,

Юный месяц светит так робко,

Что и тропки к твоей калитке

Без улыбки не разберешь.

Как хорош этот темный вечер,

Встречный ветер, спешащий в море,

Жаль, что вскоре и мне на пристань

Быстрой чайкой по ветру лететь.

* * *

Ты – тот ветер, который в моих парусах.

Как с компа́са роса, моя жизнь испарится –

Кем, царица моя, ты займешься тогда,

Ведь вода лишь пребудет в твоем окруженье?

Ты – свершенье мечты, ты – высокая цель.

Хмель богатства приестся, росой испарится –

Кем, царица моя, ты займешься тогда,

Ведь вода лишь пребудет в твоем окруженье?

***

Ты, как печаль, неотвратима, всюду ты.

Винты взбурлили пену за кормой.

Ты в пене той и локонах зари

Любви богиней красишь поднебесье.

Ты – песня песней ветра, моря, солнца!

И льется песня днями и ночами.

Встречают всех на радостных причалах,

А мне печально – знаю, не придешь.

***

Твоими глазами расходятся в море суда –

И только вода и звезда путеводная после.

Хоть постриг принять, но какой я монах,

Я просто зачах, я не знаю покоя.

Ну что я нашел судьбоносного в сердце твоем?!

Незрим окоем. Млечный Путь серебрится на версты.

Вон острый у месяца старческий облик печальный –

Такой вот ночами читать мои письма ты будешь.

* * *

Притих твой сад, твой соловьиный сад.

Висят в беседке виноградин грозди,

И поздний свет луны ласкает их.

Притих и я, уже в окно не лезу,

Железом не пишу стихи на скалах

И алых роз соседей не срезаю.

Я знаю, вечны песни о любви,

Но соловьи поют уже другим.

***

Не стихая, соленый ветер

Метит жемчугом даль морскую –

Я тоскую, но в сновиденье

Мне идея спасенья всплыла.

Эх, была ни была, снова встретить

В ветер, в тишь ли тебя незнакомкой –

Сколько нежности от восторга

Вновь исторгло бы сердце мое!

***

Потому что на Каспии вдруг обрывается берег

И в тебя уж не верят ни ветер, ни волны, ни солнце,

Остается мне кинуть родные просторы любви,

Чтоб вдали улеглась, приутихла сердечная боль.

Только соль нежной ноты, как моря и милой земли,

И вдали остаются по-прежнему солью.

Разве с болью расстаться? Ведь счастье за тысячи верст,

Где норд-ост нас бросал, чтоб согреться, в объятья.

* * *

Даже самая долгая жизнь – лишь мгновенье,

Дуновенье в пустыне людской ветерка,

И пока не прохлада по жилам струится

И ресницы твои ввысь возносят меня –

Не виня ни себя, ни меня, дай мне хмеля,

Чтобы, млея, в зрачках я твоих утонул,

Чтобы гул набежавшей волны нашей ласки

Нежно в сказку унес от печалей земных.

* * *

– Эта лисонька под ивою красивая, но не ты.

– И цветы в букете нежные, но не так, как те.

– Я летел на нашу встречу голову сломя.

– У меня два дня, чтоб вспомнил прежнюю меня.

– Два огня гелиотропных у тебя в глазах.

– А сказал, что я другая. Или ты другой?

– Я другой и ты другая, хоть прекрасна ты.

– Как мечты твои, не правда ль? Прежние мечты.

* * *

Цветы нашей юности были чудесней,

И песни чудесней, весь мир был чудесней,

И если и ныне прекрасны цветы,

Виновницей ты – несказанная прелесть.

Как пелись сердечно нежнейшие звуки!

Как руки ласкали в любовной истоме!

А сколько поныне во мне теплоты?!

Виновницей ты – несказанная прелесть.

* * *

Никогда не искал я себя не в твоих зрачках.

Взмах твоих лишь ресниц уносил в небеса меня.

Дня в разлуке с тобой не прошло без печали.

Лишь ночами – во сне – до меня нисходила ты.

Тыл ты свой бережешь? Или впрямь дорожишь семьей?

Ой! я слышал не раз распрекрасный рассказ о нем –

Днем и ночью несчастен он, так неприкаян! –

Каин он! да такой, что осине не сносен он.

***

Ты улетела, стих аэродром,

Ром наполняет чернотой стакан,

А старикан, возникнув словно случай,

Канючит три рубля до воскресенья.

Землетрясенье?.. Да, землетрясенье,

В осеннем парке листья под ногами

И вся нагая плачется осина

В косынке траурной вороньего гнезда.

***

Вновь предо мной дорога.

Много на сердце грусти.

Пусть и сияют звезды,

Поздно – жизнь минула.

Дулом зияет небо.

Верба. Сломаны ветви.

Нет, не судьбы небрежность,

Нежность меня сгубила.

**

Есть карандаш для выцветших бровей –

Навей сама себе свой образ молодой,

Когда звездой мне путеводною была.

Дотла сожгла ты юные мечты,

Прочти о боли и меня прости,

За то, что милости твоей просил как нищий.

Ты ищешь карандаш? Он у тебя в руке,

Но вдалеке твой образ незабвенный.

* * *

Ты – мысль моя, а мысль моя – искусство

Из чувства и наития мечты.

Цветут цветы, летают птицы, солнце,

Пылая, бьется у меня в груди.

Жизнь позади, а впереди страданья,

Так до свиданья, а верней, прощай.

Ты без плаща ушла в дождливый вечер,

Чтоб вечно волновал меня закат.

* * *

Если ты умер, живым притворяться не надо.

Сладу нет с болью, и низок, как жизнь, небосвод.

Тот не любил, кто не чаял высокого града –

Рядом с мечтой не нашел не проторенный путь.

Нет, не вернуть восхищенья девичьего взгляда –

Яда любви и чудесного чувства полет.

Гнет небосвода и жизни – подобие ада –

Надо пропеть, если жив, а не умер уже.

* * *

Как забыть изумрудную мякоть каспийской волны,

Бузовны и подружки ступни в позолоте песка,

Скал дозор, взрослых взор любопытно-смешливый

И счастливым себя неполных шестнадцати лет?

Нет забвения счастью, предела для радости нет –

Долговязый брюнет на руках свое солнце несет

И пасет на волнах эти нежные очень

Изумрудные очи, как мякоть каспийской волны.

***

Ты да я. Наша юность. Весна. Да душа, что тобою полна,

И волна, словно веер, раскрывается, чтобы сложиться.

Птицей ветер облачко гонит – не летает в выси такой чайка,

Значит, случайно в белом платье тебя ветер до солнца вознес.

Кросс по берегу. Ты впереди! Я не смею догнать свою фею,

Ты трофеем сама мне на руки ложишься, чтоб тебя я носил.

Как красив был прибой, веер волн с белым облачком в сини,

Но красивее ветра, и моря, и солнца была на руках носимая.

* * *

Дохнули заморозки. В поле ни цветочка.

Где ночки из объятий? Необъятна ночь –

И не помочь и нежности в конверте.

У смерти облик до безумья гадкий,

Повадки адские, сноровка палача,

Ей по ночам гасить последние надежды.

Но, как и прежде, в ад струится свет –

Привет твой дальний в письмеце, в конверте.

***

Не знаю, почему уходят годы!

Нет у природы жалости, нет сердца!

Лишь детство с юностью порой согреют память

Сквозь замять праха, что казалась жизнью.

А жизнью ты была – и снова нежно

Мне прежняя сияет красота,

Как та звезда, что миллионы лет

Еще льет свет, хотя давно погасла.

Репетитор по русскому языку