|
6
В Уруке, огражденном высокой кирпичной стеной, в своей крепости, в безопасности, Гильгамеш как будто бы собирался идти впереди, а здесь, в царстве Хумбабы, он выдвигает в авангард Энкиду. Энкиду оберегает Гильгамеша и в походе против Хумбабы, и он же первым ринется в бой против небесного Быка.
Гильгамеш испытывает чувство страха не реже, чем Энкиду, но, находясь в арьергарде, выглядит решительнее его. Здесь и обнаруживается самый нерв «Илиады». Я не оговорился. Именно «Илиады».
«Илиада» – это гимн войне. Конечно, в поэме как будто присутствует и антивоенный пафос, ярчайшим выразителем которого выступает сам верховный бог. Как грозно Зевс отчитывает Ареса! Какими бранными эпитетами он кроет войну! А сколь сочувственно он молвил об участи смертных! –
Меж существами земными, которые дышат и ходят,
Истинно в целой вселенной несчастнее нет человека!
Но этот юморист, этот пацифист, проповедующий миру мир, этот человеколюбец и устроил бойню, чтобы сократить число людей. Такими же поборниками мира являются и ведущие свое происхождение от верховного миротворца басилевсы, жирующие на пролитии чужой крови. Ясно, что они ходят в детях верховного олимпийца потому, что родовая знать добилась укрепления своей власти. Прославлению образа жизни властителей и посвящена «Илиада».
Пафос «Илиады» был определен еще в древности. Платон, сам поэт и тонкий эстет, восторгаясь поэтическими красотами поэмы, находил ее безнравственной. Правда, Платон здесь выступил защитником богов, представленных в «Илиаде» мелочными, склочными, изворотливыми, шкурными, развратными, беспринципными, корыстными, лживыми, эгоистичными, враждебными друг другу, жестокими, подлыми. Но Платон зря обиделся за богов. Бессмертные, беззаботные, то и дело пирующие олимпийцы в «Илиаде» идеализируются. Не являются отрицательными и перечисленные выше их отвратительные черты, ибо они божественные и зеркально отражают черты «лучших людей», аристократов. Вот Менелай – инициатор войны. Он жалкий рогоносец, а строит из себя влюбленного мужа, хотя заинтересован не в Елене, а увезенных ею сокровищах. Вообще, оба брата – и старший (Агамемнон), и младший (Менелай), – видимо, импотенты: супруги обоих (сговорились что ли сестры!) пылко бросаются в объятия других мужчин. Сдалась братьям Елена! Конечно, и старцы, завидев Елену, шепчутся между собой –
Нет, осуждать невозможно, что Трои сыны и ахейцы
Брань за такую жену и беды столь долгие терпят;
Истинно, вечным богиням она красотою подобна!
(Перевод Р.И.Гнедича)
Но эти мудрые старцы были бы в таком же безумном восторге и от любой красивой вещи и поддержали бы любой иной повод к войне, развязанной «лучшими людьми», знатью. Женщина в «Илиаде» – вещь, приложение к собственности мужчины, предмет военной добычи.
Возьмите любого героя-ахейца, даже самого лучшего их них, Ахилла, – и у каждого обнаружатся звероподобные черты. Вот Агамемнон, верховный главнокомандующий, делит шкуру неубитого медведя, требует себе львиной доли будущей добычи, что повлекло за собой грызню с Пелеевым сыном, стоящим на страже собственных материальных интересов. Вот почтенный Нестор, самый старый из ахейских героев, похваляется воспоминанием своих юношеских лет, когда он с небольшим отрядом напал внезапно на сопредельную Элиду и угнал у соседей огромное стадо мелкого и крупного рогатого скота. Вот Одиссей и Диомед героически нападают на спящих троянских воинов и убивают их. Вот Ахилл, привязав труп Гектора к колеснице, волочит его по земле девять дней. Зря ли Ахилл был идеалом Александра Македонского?
Все басилевсы хороши, особенно Одиссей, патологический убийца, кромсающий тела убитых им людей на мелкие кусочки, вешающий женщин, порождающий своим героическим воображением троянского коня, мастер из всего извлекать собственную выгоду. Одиссей – аристократ из аристократов, удостоенный еще одной поэмы. При скончании аристократической эпохи греки воздали ему по достоинству. Софокл, друг Перикла, вывел Одиссея в трагедии «Филоктет», где хитроумный герой «Илиады» подговаривает юного Неоптолема, сына Ахилла, обмануть Филоктета и похитить его лук. Неоптолем, как это подчеркнуто Софоклом, будучи благородным человеком, не пошел на подлость. Он добился успеха честным путем.
Одиссей, герой аристократической эпохи, подобен богам даже своим внешним видом, неотразимо прекрасным, ни в чем не уступающим по красоте облику Елены, дочери Зевса. А какой он патриот! Он отказался даже от бессмертия (которое, по глубокому убеждению древних греков, было невозможным!) ради возвращения на родную Итаку. Не из-за этой ли беззаветной и пламенной любви Одиссея к родине Платон считал, что «Илиада» действует на юношество развращающе?! Патриотизм аристократа – броский пропагандистский трюк, на который Платон никак не мог поддаться. Как явствует история, именно простые люди во время войны перебегали на сторону сильных, на сторону победителей, устраивались у них в качестве лизоблюдов, а «лучшие люди», аристократы, с оружием в руках отстаивали независимость родины до последнего своего вздоха. Разве не был великим патриотом Иосиф Флавий?
Идеалом для басилевсов был образ жизни богов. Для божественной жизни в беспечности, забавах и пирах, нужно обладать большим богатством. Собственным трудом его никак не возможно достичь. Чтобы стать богатым, следует обездолить других. Чем большее число людей обездолишь, тем станешь богаче. Самый быстрый путь к обогащению – война. Каждый басилевс – предводитель вооруженной дружины, главный разбойник и грабитель. Каждый вооруженный разбой ведется под каким-нибудь благовидным предлогом. Троянская война (не действительное историческое событие, а как она показана в «Илиаде») вспыхнула из-за любви к прекрасной женщине. Другой басилевс, которому путеводной звездой служил Ахилл, был одержим, конечно, великой идеей объединения всей земли в одно государство, в мировую процветающую монархию. Но когда он разгромил Персию, почему-то именно в Греции, до тех пор не знавшей золотых монет, золото стало цениться наравне с металлоломом. Точно так богатства со всей земли стекаются к нынешнему знаменоносцу глобализма, несущего, подобно Александру Македонскому, свободу порабощенным народам Востока.
Воспевание богатства в «Илиаде» (все ее герои стремятся к наживе, похваляются металлом, за который гибнут простые люди, питают большую слабость к пиршествам, а то и прямо к низкому обжорству) сопровождается восхвалением ратных подвигов бесстрашных басилевсов. Это троянцы (и не только Парис, но и Гектор) не чужды страха смерти. Ахейцам незнакомо столь низкое позорное чувство.
В «Илиаде» встречаются истинно прекрасные, истинно поэтичные мифы, но самым живучим оказался миф о бесстрашие ахейцев. В ХХ веке один из греческих поэтов, лауреат Нобелевской премии, утверждал, что греки не боятся смерти. Он буквально так и заявил: греки не боятся смерти. Видимо, этот поэт имел в виду себя. Когда его ровесники с оружием в руках сражались за родину, он, ведущий свою родословную от аристократического рода, учился в университетах, находящихся очень далеко от линии фронта. Надо ли кого-то убеждать в том, что этот греческий поэт знает греков лучше меня? Но мне все-таки почему-то кажется, что греки такие же люди, как и все, что греки похожи на меня, а я боюсь смерти. Знаменитый девиз спартанцев со щитом или на щите лишился бы смысла, если у нас не было бы инстинкта самосохранения. Поэт YII века до нашей эры Каллин, воодушевляя соотечественников на бой за родину, призывал к мужеству, к преодолению страха перед смертью, которая находится в ведении судьбы. –
Скоро ль воспрянете вы? Когда ваше сердце забьется
Бранной отвагой? Ужель, о нерадивые, вам
Даже соседей не стыдно? Вы мыслите, будто под сенью
Мира живете, страна ж грозной объята войной...
Требует слава и честь, чтоб каждый за родину бился,
Бился с врагом за детей, за молодую жену.
Смерть ведь придет тогда, когда Мойры прийти ей назначат;
Пусть же, поднявши копье, каждый на битву спешит,
Крепким щитом прикрывая свое многомощное сердце
В час, когда волей судьбы дело до боя дойдет.
(Перевод Г.Ф. Церетели)
Наличие страха у греков признавал даже современник эфесца Каллина спартанец Тиртей –
Так как потомки вы все необорного в битвах Геракла,
Будьте бодры, еще Зевс не отвратился от нас!
Вражеских полчищ огромных не бойтесь, не ведайте страха,
Каждый пусть держит свой щит прямо меж первых бойцов,
Жизнь ненавистной считая, а мрачных посланниц кончины -
Милыми, как нам милы солнца златые лучи!
(Перевод Г.Ф. Церетели)
Но может быть, это только рядовые бойцы, пастухи, ремесленники и прочий простой люд были подвержены инстинкту самосохранения, а у аристократов он отсутствует. Что ж, слово Теофрасту, нарисовавшего аристократа, пребывающего на поле брани:
Трусость – это некая душевная слабость, выражающаяся в неспособности противостоять страху, а трус вот какой человек. В море он принимает утесы за пиратские корабли. А едва начинают подыматься волны, спрашивает, нет ли среди плывущих непосвященного в мистерии. И подымая затем голову к кормчему, выспрашивает у того, держит ли он правильный курс в открытом море и что думает о погоде; а своему соседу говорит, что видел зловещий сон. Затем снимает свой хитон, отдает рабу и умоляет высадить его на берег. А на войне, когда отряд, в котором он находится, вступает в бой, он призывает земляков остановиться рядом с ним и прежде всего оглядеться; трудно, говорит он, распознать и отличить своих от врагов. Слыша боевые крики и видя, как падают люди, он говорит стоящим возле воинам, что в спешке забыл захватить свой меч, и бежит к палатке; затем посылает раба с приказанием разузнать, где неприятель. В палатке он прячет меч под подушку и потом долго мешкает, как бы разыскивая его. Если увидит, что несут раненым одного из друзей, то, подбежав, ободряет, подхватывает и помогает нести. Затем начинает ухаживать за раненым: обмывает рану губкой и, сидя у изголовья, отгоняет мух от раны, словом, делает все, лишь бы не сражаться с врагами. А когда трубач затрубит сигнал к бою, то, сидя в палатке, бормочет: «Чтоб тебя черти побрали! Не даешь человеку заснуть, только и знаешь трубить». И весь в крови от чужой раны, он выбегает навстречу воинам, возвращающимся с поля боя, распространяется о том, что он с опасностью для жизни спас одного из друзей. Потом приводит земляков и граждан своей филы поглядеть на раненого и при этом каждому рассказывает, что сам своими руками принес его в палатку. (Перевод Г.А Стратановского)
Герой Теофраста остался жив, а значит, вернулся со щитом. Если же военная удача на какой-то момент отвернулась бы от его сотоварищей, то этого героического аристократа принесли бы на щите, чтобы не видно было в какую часть спины смертельно ранили его во время панического бегства.
Да что там безымянный герой Теофраста! Куда красноречивее реальные исторические лица, например, Наполеон, возжелавший стяжать и славу острослова: «Войско баранов, возглавляемое львом, всегда одержит победу над войском львов, возглавляемых бараном». Как достоверно известно, зимой 1812 года с этим львом произошла метаморфоза: лев превратился в зайца, бежал, оставив сотни тысяч баранов на погибель в русских снегах. А тогда взошло солнце другого льва. Александр I вскочил на коня и совершил победоносный поход на Париж. Шучу. Его доставили под стены Парижа в карете. А там, подсаженный стремянными, наш великий Александр въехал в Париж на коне.
Басилевсы всех времен проливают не собственную кровь, а кровь подданных. Кровь свою басилевсы считают священной, божественной, хотя в действительности она дегенеративная. Басилевсы всех времен – это корпорация паразитов, повязанная узами родства. Шведы и русские пропитали кровью поле под Полтавой, чтобы внук Карла XII и Петра I получил право на российский и шведский престолы.
В силу многих причин, и прежде всего из-за пропаганды, высокопоставленные дегенераты и впрямь многим кажутся счастливчиками, избранниками судьбы, бессмертными. В древности роль пропагандистов исполняли поэты. Они прославили Александра Македонского, Ричарда Львиное Сердце и иже с ними. А приоритет в создании мифа о бесстрашие знати принадлежит «Илиаде». В поэме, прославляющей войну, встречается единственный презренный персонаж. Это противник войны Терсит –
Муж безобразнейший, он меж Данаев пришел к Илиону,
Был косоглаз, хромоног, совершенно горбатые сзади
Плечи на персях сходились; глава у него подымалась
Вверх острием и была лишь редким усеяна пухом.
Вот до какого ослепления может довести политика даже талантливых сказителей! Кому из своекорыстных басилевсов дался косоглазый, хромой, горбатый наемник, чтобы через тридевять земель и море приводить под стены Илиона эту жалкую пародию на воина?! Терсит, несомненно, выделялся среди других своей силой и храбростью, а потому пользовался авторитетом, имел право голоса, хотя и был рядовым воином. Своей прекрасной пламенной речью, высоким и глубоким строем мысли, честностью и мужеством Терсит напоминает автора вот этих строк –
Все человеку, Перикл, судьба посылает и случай.
Щит, украшение брани, я кинул в кустах поневоле,
И для фракийца теперь служит утехою он;
Я же от смерти бежал... Мой щит, я с тобою прощаюсь!
Скоро, не хуже тебя, новый я щит получу.
А в другой раз Архилох словно пишет не только о себе, но и о Терсите –
В остром копье у меня замешан мой хлеб. И в копье же -
Из-под Исмара вино. Пью, опершись на копье.
(Перевод В.В.Вересаева)
Одиссей храбро набрасывается на «оскорбителя царей», потому что уверен, что не получит сдачу. Под улюлюканье дружинников он ударяет скипетром покорного Терсита, покорного, потому что Терсит умен и не хочет быть растерзанным верноподданной сворой басилевса. Терсит при этом плачет и ведет себя как шут гороховый, потому что он разыгрывает из себя карикатуру на настоящего воина. Жестокий Одиссей мягко наказал «оскорбителя царей», потому что тот, будучи могучим и храбрым воином, еще «пригодится в хозяйстве», ведь Троя еще не пала. У себя на Итаке Одиссей с помощью своих прислужников, несомненно, искромсал бы Терсита на куски.
Батальные сцены «Илиады» с их зверствами, исковерканными трупами, кровью и скрежетом зубовным лягут в фундамент не только военно-исторического романа. Я не делаю никаких открытий. Я пишу то, что общепризнано. «Илиада» считается истоком всей «человеколюбивой» литературы Старого Света. Великий гуманист Данте, обожатель «Илиады», загонит в ад своих политических противников, а сторонников – разместит в раю. Он, христианнейший поэт, воспоет и скрежет зубовный. Персонаж «Божественной комедии» граф Уголино в ярости прокусит голову своего политического соперника и будит смачно пожирать его мозг. Воистину божественная комедия, достойная знаменитого смеха олимпийцев! *
_____________________________________
* Четверть тысячелетия спустя в «Гептамероне» Маргариты Наваррской эхом откликнется гуманистический мотив Данте, правда, мозг будет заменен другим человеческим органом: «…Когда французы заняли Ривольту, там был один итальянский капитан, которого все считали добрым малым. И что же, увидев тело убитого врага, – а врагом он мог считать этого человека только потому, что тот был гвельф, а сам он гибеллин – он вытащил из груди его сердце и, с великой поспешностью поджарив его на угольях, съел его, а когда его спросили, каково оно на вкус, сказал, что никогда не едал ничего вкуснее и лакомее этого блюда. Ему, однако, и этого было мало, – он убил беременную жену погибшего и, вытащив из чрева ее плод, разбил его об стену. После этого он насыпал в эти растерзанные тела овса и стал кормить им лошадей».
7
Поэма «О все видавшем» выдвигает иное отношение к кровопролитию. В ней божественная комедия оборачивается трагедией не только для простых, а для всех людей, включая и самих царей. Она воспевает не разобщенность и враждебность людей друг к другу, а дружбу и сотрудничество. Гильгамеш и Энкиду объединили свою богатырскую силушку, отчего она утроилась. Несмотря на свои опасения и страхи, они одолели Хумбабу, даже не получив царапины. Столь же успешно они справились с небесным Быком, насланного на Урук разгневанной на его правителя Иштар.
Увидев бездыханного небесного Быка, богиня
В скорби распростёрлась, бросила проклятье:
«Горе Гильгамешу! Меня он опозорил, Быка убивши!»
Вослед этому душу раздирающему воплю в лицо Иштар полетела срамная часть («корень») небесного Быка. Теперь по логике вещей следовало бы ожидать еще более ярой мести со стороны богини. Но сюжет поэмы во второй части делает еще один крутой поворот, при котором Иштар сходит со сцены, потому что ее месть становится излишней. Иштар, но уже не такой, какой ее нарисовал Гильгамеш, а прекрасной и сердечной всематерью, вновь возникнет лишь под конец сказания, в рассказе Унапишти о потопе. Она упрекает Энлиля, устроителя потопа, –
Для того ли рожаю я сама человеков,
Чтоб, как рыбий народ, наполняли море!
В «Илиаде» множество комических эпизодов, причем большинство из них связаны с проделками богов. Там между богами и басилевсами установлены родственные отношения, откуда и похлопывание богов по плечу, фамильярность интонаций. В сказание о Гильгамеше комедийный элемент отсутствует. Интересы богов и человека противопоставлены. Согласно шумерской мифологии, когда богам надоело работать самим на себя, они сотворили людей для эксплуатации, причем обделили их бессмертием. Бессмертные к смертным – своим рабам – относятся презрительно и враждебно, а те им платят нелюбовью и страхом. Какое уж тут заигрывание, какие тут шутки! Каждый свой шаг человек должен согласовать с богами, перед каждым своим предприятием вознести им молитвы, совершить жертвоприношения. Гильгамеш и возносил молитвы, и совершал жертвоприношения. Но молитвы и жертвоприношения не всегда удовлетворяют богов. И когда он беспечно праздновал с Энкиду их общую победу над небесным Быком, состоялся совет трех верховных богов –
Ану, Энлиль и Шамаш меж собой говорили.
И Ану Энлилю вещает:
«Зачем они сразили Быка и Хумбабу?»
Ану сказал: «Умереть подобает
Тому, кто у гор похитил кедры!»
Энлиль промолвил: «Пусть умрет Энкиду,
Но Гильгамеш умереть не должен!»
Отвечает Шамаш Энлилю-герою:
«Не твоим ли веленьем убиты Бык и Хумбаба?
Должен ли ныне Энкиду умереть безвинно?»
Разгневался Энлиль на Шамаша-героя:
«То-то ежедневно в их товарищах ты ходишь!»
Перед нами, быть может, древнейшая критика, обращенная в адрес бессмертных. Эта стенограмма совещания богов, перенасыщенная эмоциональными интонациями, вызывает еще больше вопросов, чем содержится в ней. Почему Ану не наказал богатырей сразу после того, как они «сразили» Хумбабу, а, напротив, выступил их адвокатом перед Иштар? Почему наказывают именно Энкиду, которого втянул в поход против Хумбабы Гильгамеш? Почему Энлиль так строго судит Энкиду за собственное же «веленье»? Почему он упрекает Шамаша в пособничестве людям, если и сам не стоял в стороне? Почему Ану и Энлиль так пекутся о Хумбабе, который обитает в горах и стережет ливанские кедры? В этой детективной истории преднамеренного убийства разобраться точно невозможно из-за отсутствия не улик (они налицо), а нужных сведений.
Хумбаба вероятно историческая реалия. В эпосе “Гильгамеш и страна жизни” он называет гору Хуррум своим отцом и матерью. Не олицетворяет ли он хурритов, которые быть может, препятствовали шумерам в добывание кедров, очень ценного строительного материала? Хурриты могли быть враждебны шумерам и просто будучи жителями гор. А с другой стороны, Гильгамеш в сказании «О все видавшем» совершает обряд священного брака не с Иштар, как предписывает культ, а с ее хурритской ипостасью Ишхарой, что скорее исключает недружественные отношения между шумерами и хурритами. Так или иначе, негоже Ану и Энлилю быть патронами горца Хумбабы. Однако именно ему «вверил Энлиль страхи людские». Боги защищают Хумбабу, потому что тот вредил людям. Ану не наказывает Гильгамеша сразу же после убийства Хумбабы в надежде, что чудовищный Бык, который в семь глотков иссушил Евфрат, одолеет Гильгамеша вместе с Энкиду. Но когда богатыри сразили и небесного Быка, боги, очевидно, в них увидели опасность и для себя самих.
Неоднозначно решается и вопрос, почему боги приговорили к смерти Энкиду, а не Гильгамеша, который был инициатором похода на Хумбабу и своим нелюбезным обхождением с Иштар спровоцировал появление в стенах Урука небесного Быка, разрушителя чудовищной силы? Здесь можно назвать множество причин. Во-первых, когда еще не было Энкиду, Гильгамеш если и представлял какую-то опасность, то не для богов, а для нравственности Урука. Во-вторых, Энкиду, вероятно, был все-таки сильнее Гильгамеша: это он преградил Гильгамешу путь в спальню Ишхары; это Гильгамеш, возвысивший себя над простыми смертными, предложил Энкиду в их личном поединке перемирие; это Энкиду схватил, что называется, быка за рога, предоставив Гильгамешу нанести смертельный удар небесному Быку и стяжать славу; это Гильгамеш, оплакивая Энкиду, называет его
Мощный топор мой, сильный оплот мой,
Верный кинжал мой, надежный щит мой.
Впрочем, богам виднее, кто из богатырей сильнее, а потому представляет большую опасность.
В-третьих, у Гильгамеша есть влиятельный патрон, Шамаш, с которым Энлилю не хочется вконец портить отношения, несмотря на то, что бог Солнца при свете дня был свидетелем подстрекательства Энлиля и теперь эмоционально изобличает его в лицемерии (как Энлиль здесь похож на другого регулятора мирового порядка – Зевса!)
В-четвертых, не следует упускать из виду «экономическую» причину: Гильгамеш как верховный жрец обеспечивает жертвоприношения.
И, наконец, главная причина: если прервалась бы жизнь Гильгамеша, то на этом прервалась бы вся поэма, которая именно после смерти Энкиду входит в свою главную фазу.
Сказание «О все видавшем» по эмоциональности не уступает лирическим созданиям. Все ее персонажи своеобычны, субъективны в своих поступках. А что касается главных героев, Гильгамеша и Энкиду, они еще и часто поддаются рефлексии. Чуть ли не каждое их действие препровождается колебаниями, нерешительностью, страхами. Оба героя очень чувствительные, часто плачут. Они, кажется, выплакали слезы за всех героев других героических эпосов. Причем льют они слезы не таясь. По смерти Энкиду Гильгамеш на глазах всего Урука исполняет роль плакальщицы. Он, быть может, единственный плакальщик за всю историю художественной литературы.
Удивительна по хрупкости жизнь, восстающая из обожженной глины. Кому-то эта жизнь покажется примитивной. В самом деле, в ту пору не было компьютера. Зато были вещие сны, исполненные глубокого смысла и поэзии, которая одухотворялась природой и сама одухотворяла ее. Сон благотворно действует и на современного человека. Так насколько он был спасительнее в век еще большей беспомощности человека перед стихией! Это подтверждает и сказание «О все видавшем», стоящее на первом месте среди героических поэм и по мотиву сновидений. Конечно, сны здесь часто выполняют сюжетную или композиционную роль. Но они же и оттеняют самую характерную черту Гильгамеша и Энкиду, у которых чувственный мир высоко возвышается над рассудочным.
Трагедия Энкиду перевернула всю душу тонкого, впечатлительного Гильгамеша. Вспомним недавние его призывы –
Пусть загорится твое сердце сраженьем!
Забудь о смерти, – достигнешь жизни!
Так было и остается поныне: власти предержащие во время войн призывают всех к самоотречению и самоотверженности. Правда, пусть в авангарде был Энкиду, сам Гильгамеш в отличие от прочих властителей тоже проявляет в битве с чудовищами личную доблесть и мужество. Но он справедливо считает Энкиду своим щитом, своим оплотом. И когда ему стало известно о неправедном и суровом решении богов, приговоривших Энкиду к смерти, –
По лицу Гильгамеша побежали слезы:
«Брат, милый брат! Зачем вместо брата меня оправдали?»
Этот вопрос, конечно, риторический. Гильгамеш эмоционально вопрошает самого себя. Финал второй части поэмы уводит все дальше и дальше вглубь человеческого сердца. Психологическая напряженность идет по возрастающей. Энкиду слег. На смертном одре он упрекнул Гильгамеша в недостаточной внимательности к себе –
На ложе своем приподнялся Энкиду,
Кликнул Гильгамеша, ему вещает:
«Друг мой отныне меня возненавидел, —
Когда в Уруке мы с ним говорили,
Я боялся сраженья, а он был мне в помощь;
Друг, что в бою спасал, — почему меня покинул?
Я и ты — не равно ли мы смертны?»
Поразительная по психологической проникновенности деталь! Вот оно трепетанье невидимых струн человеческого сердца, озвончающее самый сущностный мотив человеческой природы благотворной нотой надежды. Так было, так и останется до скончания века: пока человек жив, он человек во всей сложности своей многогранной натуры. Он даже может представить себя мертвым, но и при этом остается живым наблюдателем собственной смерти. В этом смысле человек всегда побеждает смерть. Однако у Энкиду не могло быть никакой надежды, потому что наказание богов неотвратимо. Он хотел, чтобы до роковой минуты Гильгамеш был рядом с ним неотлучно. Но и такая великая дружба, которая связывала Энкиду и Гильгамеша, оказалась бессильной перед ужасом жизни и ужасом смерти. Переживание собственного уничтожения – всепоглощающее чувство, перед которым отступает даже сострадание. Примечательно, что так было и в древности, когда человек обладал более глубокой интуицией и живой фантазией и сострадал падучей звезде, животным или сломанной ветке. Собственно, все мы живем в одиночестве и умираем в одиночестве. Предсмертная болезнь Энкиду, его сознание обреченности стало для Гильгамеша мерой собственного одиночества, собственного небытия и наполнилось тревогой. Личность, одержимая своей смертностью, уходит в себя. Чтобы ей выбраться из цепких лап ужаса, нужно время.
Репетитор по русскому языку
|
