Заметки о лирической поэзии (Часть YI – Многозначность слова) |
Поэт обязан подчиниться природе слова, раствориться в ней. А для этого он должен овладеть ею.
Чтобы глубже понять, что такое слово, хорошо бы для начала установить, как оно возникло. Проникнуть в эту тайну мне помог случай. Как-то старший товарищ оставил на мое попечение своего семилетнего сына. Мальчуган не только картавил и шепелявил, но из-за того, что у него выпадали молочные зубки, он еще и шамкал. Эти обстоятельства его никак не смущали. Он буквально не закрывал рта. И вот в ответ на его беспрестанную болтовню я стал нести полную абракадабру на выдуманном мной языке. Он тут же подхватил орфоэпический, словообразовательный и грамматический строй этого языка и с большим удовольствием поддержал разговор, в котором мы достигли полного взаимопонимания.
Слово – это произвольный, но своеобразный набор звуков, которому какой-нибудь язык придает определенное семантическое значение. Взятое в отдельности, слово способно выразить любое значение, или, говоря иначе, потенциально каждое слово несет в себе значение всех других слов. Слово обретает конкретное значение только в тексте. Если его поместить в научный текст, оно будет стремиться к единственному, терминологическому, значению. В тексте художественной прозы слово тоже имеет обычно одно или два значения, если употреблена метафора, ирония и подобное. Однако стоит слово включить в стихотворный текст, как оно стремится стать тираном. Оно обрастает многочисленными значениями, среди которых может оказаться и такое, какое автор вовсе не предусматривал. Вот описание пасхи в «Крестьянском празднике» Державина – Гуляйте, бороды с усами, Купайтесь по уши в чанах, И вы, повойники с чепцами, Не оставайтесь на дрожжах; Но кто что хочет, то тяните, Проказьте, вздорьте, курамшите; Тут нет вины, где пир горой; Но, в домы вшед, питьем не лейтесь; С женою муж яйцами бейтесь Или скачите чехардой. Державин имел в виду старинный обычай, когда на пасху стукали попеременно тупым и острым концом одно крашеное куриное яйцо о другое; чье яйцо разбивалось, тот проигрывал. Причина неудачи поэта связана с тем, что столь радостный праздник крепостных крестьян надуман, а надуманность поэзия не приемлет и мстит за нее. Другой пример – Любимая – жуть! Когда любит поэт, Влюбляется бог неприкаянный. И хаос опять выползает на свет, Как во времена ископаемых. Возникший вместо «хао́са» «ха́ос», позаимствованный из «Дикой порфиры» Зенкевича, худо-бедно удержался бы на плаву, если Пастернак, обрадованный даровым приобретением, не продемонстрировал бы далее жуткое пренебрежение к слову – Где лжет и кадит, ухмыляясь, комфорт, И трутнями трутся и ползают, Он вашу сестру, как вакханку с амфор, Подымет с земли и использует. Пастернак, который к возлюбленной обращается отчужденно вежливо на «вы», видимо, без умысла приписал поэту столь экзотическое половое извращение с «вакханкой с амфор». Неужто Пастернак был во власти пигмалионизма? Скорее и эта невольная скабрезность обязана подспудному влиянию Зенкевича, культивировавшего кричащую физиологичность. В этих строках от самого Пастернака лишь «трутнями трутся». Трутни – совершенные бездельники – не нежатся, спят, дремлют, прохлаждаются, а «трутся» черт их знает как и обо что из-за созвучности этих двух слов. Неблагополучно и начало следующей строфы, где утверждается, что тот же самый поэт «и таянье Андов вольет в поцелуй». Выражение эффектное. Однако «таянье Андов» может восприниматься и как эвфемизм, а тогда возникает вопрос, откуда у человека взялось такое половодье слюней? Или строки из другого любовного стихотворения Пастернака – Ты так же сбрасываешь платье, Как роща сбрасывает листья, Когда ты падаешь в объятье В халате с шелковою кистью. Эти стихи тоже написаны мастерски и тоже эффектны. Но что касается поэзии, то она обошла их далеко стороной. Здесь детально живописуется момент ослепления страстью, когда с космической скоростью оголился сам, оголил подругу, завалил ее – и пошел. У Пастернака оголяется подруга сама, причем оголяется тоже экзотически своеобразно. Она в порыве любовного экстаза «сбрасывает платье», чтобы… надеть «халат с шелковою кистью». Ради этой красивости, совершенно упускается из виду и то природное обстоятельство, что, когда «роща сбрасывает листья», она всамделишно оголяется и оголяется столь медлительно (в течение нескольких недель), что за это время страстный порыв не погаснет разве что только у небывалого любовника, вкладывающего в свой поцелуй «таянье Андов». Слово коварно, когда к нему не проявляют должного внимания, когда не проникаются неповторимой стихией родного языка, всецело подчиняясь ее воле. Слово жаждет обожания, обоготворения. Оно, уподобляясь богу монотеистов, требует поклонения только себе. Для поэта воистину нет Слова кроме родного Слова. История мировой литературы знает не одного прозаика, кто с равным успехом писал на двух языках. Поэт, сколь бы ни был он гениален, превращается в стихотворца, когда пишет стихи на неродном языке, если даже и владеет им в совершенстве. Стихия родного слова всесильна, она не позволяет переводить поэзию на другой язык. Поэзия существует только на языке оригинала. Очевидно, это связано с неповторимыми свойствами национального языка. Нетрудно и догадаться, что эта неповторимость зиждется на акустике. Мы в какие-то моменты придаем тем или иным сочетаниям звуков особо содержательное и эстетическое значение, что и воспринимается нами как поэзия. Спустя какое-то время эти же самые сочетания звуков могут оставить нас холодными, однако заложенный в них заряд не исчезает. Природа этого звукового заряда и является оригинальной для каждого национального языка. Объединительным признаком здесь выступает только главное свойство языка – быть орудием общения. Поэтому речевая организация звуков, вопреки академическим трудам, не имеет ничего общего с организацией звуков в музыке. Звуки в поэтической речи спонтанны, а в музыке они требуют строгого математического расчета. В музыке звуки бессмысленны. Они могут оказывать воздействие и на бессловесную скотинушку, ведь известно, например, что от определенной музыки увеличиваются надои молока у буренушек. Последнего бессилен достичь любой поэт, хотя бы и «крестьянский». Язык – это Янус, одним ликом обращенный к жизни, другим – к небытию. То, чему он дает имя, входит в круг нашего познания, то, что не получает имени, выпадает из этого круга. Мы не имеем названий многих животных, растений, красок, явлений, обозначений внутреннего движения души. Так почему поэту еще и ограничивать себя каким-нибудь одним или несколькими языковыми пластами! Родной язык поэт должен использовать во всем его лексическом богатстве, а не так, как учат в школе ограничиваться литературным, книжным, мандаринским, языком. Когда читаешь Державина, хочется рвать волосы на голове, да нет их уже. Ни один русский поэт, даже Фет, не сумел приблизиться в первозданности к Державину. Языковой переворот Карамзина, завсегдатая великосветских салонов и хилого стихотворца, вымыл из русского словаря самый его благодатный, самобытный, поэтический слой. После той реформы русский язык до сих пор не может прийти в себя. Самый объемный современный толковый словарь русского языка включает меньше двухсот тысяч слов. Изданный в XII веке толковый словарь арабского языка включал два миллиона слов. Представьте на мгновенье, что первый президент России и обожаемый им премьер возжелали бы провести реформу языка под себя, под особенности своей речи с их «понимаешь» и «му-у-у». Словарь, состоящий из этих двух междометий, и стал бы апофеозом карамзинской реформы. Язык поэзии – это общенародный язык, язык жизни. Поэзия не очень любит лишь термины и те слова, в которых все еще ощущается дух чужого языка. Но и они тоже вполне могут сгодиться. Только во всем надо проявлять такт, меру, вкус. Каждое слово в его словарном значении стало стертым. Дерево, птица, дом – для всех дерево, птица, дом. Чтобы эти слова создали поэтический текст, поэт должен их присвоить, сделать своими. Поэту нельзя подпадать под влияние общего, чужого слова. А ведь когда поэт отправляется в заграничное путешествие, он обкладывается горой справочников и прочих книг, чтобы познакомиться с реалиями той страны и обычаями его обитателей. Вот одна из причин, почему от поэтов так часто отворачивается удача, когда они пишут не о своей стране. Чистая поэзия возникает лишь при условии, если поэт оплачет себя и вновь воскресит. Тогда он лишается того огромного придатка, который называется прозой жизни. Слово в поэзии имеет и свои морфологические особенности. Прежде всего – здесь насчитывается одиннадцать частей речи. Десять из них те же, что и в школьной грамматике, основными из которых являются имя существительное, глагол и имя прилагательное. В поэзии над всеми ними высоко возвышается самая главная часть речи – личное местоимение первого лица единственного числа. Без Я лирическая поэзия невозможна. Это столь очевидно, что понятно всем. Однако нередко какой-нибудь строгий моралист упрекает поэта в нескромности, в яканье. Подобный упрек не справедлив. Вот строка, в которой четырежды повторяется самая главная часть речи: «Я царь – я раб – я червь – я Бог!» Пронзительнее этого стиха в нашей поэзии нет, а по своей емкости он перевешивает многотомную эпопею. Это Я Державина каждый читатель вправе отнести и к себе. А если это так, то о каком яканье истинного поэта может идти речь? Теперь на мгновенье представьте, что некто во избежание яканья заменил в приведенном стихе личное местоимение первого лица единственного числа каким-нибудь другим личным местоимением: ты, он, мы, вы, они. Правильно, в таком случае вместо гениального стиха получится банальное хвастовство или подобострастная лесть. Из трех основных частей речи первым возникло имя существительное. Евангелие от Иоанна открывается широко известным речением: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог». Если не принимать во внимание мистический аспект этого суждения, то станет очевидным, что оно обязано книге Бытия. После сотворения мира бог столь утомился, что препоручил Адаму дать название всем сотворенным существам. Так и возникло имя существительное – часть речи, которая обозначает предмет. Поначалу, у язычников, и сам бог был предметом, например, каким-нибудь растением, животным или идолом. Утверждение Иоанна, что Слово было Бог, дематериализует прежнее, языческое, восприятие бога. Тем не менее и само слово «Слово» является именем существительным. То есть для выражения как внешнего, так и внутреннего мира наших пращуров достаточно было одной единственной части речи – имени существительного. Гениальную пародию на подобный язык создал Свифт, у которого жители некой страны носили на спине наполненный разными предметами огромный мешок и при встрече демонстрировали какой-нибудь из них в зависимости от того, о чем хотели поведать друг другу. Продолжение
Заметки о лирической поэзии (Часть IY – Поэты и прозаики)
Формируясь в детстве, поэт обязан ему и своей прямолинейностью. Ни один поэт не обладает гибким, эластичным характером, что осложняет его существование в быту, но без чего поэт не может существовать как поэт. Заметки о лирической поэзии (Часть Y – Отличие поэзии от прозы) Самым распространенным является мнение, согласно которому поэзию отличает от прозы то, что она экономнее прозы. Заметки о лирической поэзии (Часть YII – Поэзия и стихотворчество) |
|
Обновлено ( 30.08.2017 20:46 ) | Просмотров: 7226 |
Код и вид ссылки |
<a href="http://pycckoeslovo.ru/" target="_blank"><img src="http://www.pycckoeslovo.ru/pyccslovo.gif" width=88 height=31 border=0 alt="репетитор по русскому языку"></a> |