|
Дух родины мы постигаем сердцем еще до знакомства с научными трудами объективных историографов, что можно проиллюстрировать первой строкой из знакомого со школы стихотворения Лермонтова:
Дубовый листок оторвался от ветки родимой…
Конечно, в этом стихотворении «дубовый листок» означает ранний побег, а не зрелый лист. И все-таки представляется, что уместнее было бы взять какое-нибудь дерево с мелкими листьями, например, ольху, в своем звучании мелодически сливающейся с листком. Однако у Лермонтова эта кроха, этот листок мог быть только дубовым. Лермонтов с младенчества рос в имении бабушки, в окружении дубовых деревьев. Дуб стал любимым деревом Лермонтова, которое он взял с собой и туда:
Чтоб всю ночь, весь день мой слух лелея,
Про любовь мне сладкий голос пел,
Надо мной чтоб вечно зеленея
Тёмный дуб склонялся и шумел.
Стихи о родине самые задушевные. Они наиболее точно передают облик поэта, являясь его автопортретом. «Огни печальных деревень», или «Изба, покрытая соломой» немыслимы у Фета, певца усадебного быта.
После этого краткого вступления помещаю мой автопортрет.
***
Тучка сеет через сито дождик золотой,
Над рекой цветник раскинут радужным мостом,
Как береста – как посланье – чайка над волной,
Боже мой, как мир прекрасен! Боже мой!
Дождь грибной – вдали деревня – рядом лес
И с небес чуть слышный шепот, голосок грудной.
Ни одной такой на свете! Ни одной!
Боже мой, как мир прекрасен! Боже мой!
* * *
Волшебные просторы, словно в сказке!
Так ласков золотистый дождь грибной,
Что забываешь жизнь с ее прохладой,
Разлады с неуживчивой семьей.
Вон над стерней не радуга – жар-птица,
Ей мнится, что овес еще не сжатый,
Там, где снижаясь, завершая свой полет,
Клюет с моей ладони дождь пернатый.
***
Холодок не по-летнему льется –
Солнце греется за облаками,
И руками рукастые вербы
Держать небо, где Волок на Ламе.
В раме древней избушки полсада –
И досадно стекло звонкой мухе;
В каждом ухе симфония ада,
Да не встанет с постели старуха.
Эта муха весь стыд потеряла –
Вылетала не раз она к Ламе
Да дворами назад с холодрыги
Возвращалась к старухе как к маме.
***
В шубу лесок оделся –
Десять пород деревьев –
И в перьях жар-птицы под солнцем
Смеется мне тишина:
«Где она, береза?
Где она, осина?
Где она, рябина?
Где она, ветла?»
Вот она, береза
С розой солнца в ладонях;
Вот ветла серебрится
С Истры она иль с Придонья;
Долго от овина
Шла через поле рябина;
Осина замолкла под шубой,
А потому – тишина.
Вот она – Россия
Моя –
Потому так красиво!
***
И один я пью отныне!
Баратынский
И небо, и море –
На поле в цвету незабудки,
И утро такое –
Покойно в болящей груди,
Один, непривычно, –
Мой друг закадычный зашился
И лисьей ухмылкой:
– На кой тебе пить? – затвердил. –
Ах, ветер и поле –
Ах, море в волне незабудок!
Всё будет, как было –
Вон мило крадется гроза –
Нельзя и сказать,
До чего ж ты красива, Россия,
С ума бы сойти,
Если выпить бы было нельзя!
***
То ли спишь, то ли чудо ты зришь наяву –
Синеву облака ли жемчужат иль вишня,
Лишний раз расцветая не вешней порой,
А игрой листопада в березовой роще?
Стало проще увидеть и даль и грибы –
Как рябит оголенной березка! –
И неброско горят еще кисти рябин –
Не рубин, а лишь шарики воска.
* * *
Нет, не склянка, а якорь отбивает на мачте секунды –
Нудный дятел, он знает лишь ноту тук-тук да тук-тук –
А паук в трудолюбии спятил, смастерил себе невод –
Небо можно поймать им, не то что кита или муху.
Не для слуха и дождь, что некстати вдруг забарабанил,
Видно, банный денек для изрывших тропу кабанов.
А каков фестиваль музыкальный вдоль кромки болота!
Самолета не слышно, так нежно лягушки поют.
* * *
Для сердца моего наречья всей планеты
Вот в этом уголке родном, моя Россия,
Где все осины неумолчно говорливы,
А нивы что меридианы, параллели.
Их цели – слиться вдалеке, за окоемом,
Там рома разливное море Аргентины
И побратимы из таверны в Порт-о-Пренсе
И песни жаркие кофейной гаитянки.
***
Убегает тропинка ручьем молчаливым,
Торопливо исчезли из глаз грибники…
Как легки и просты твои песни, синица,
Словно снится мне детство у нагорной реки!
Далеки и близки облака, будто волны,
Протяни только крынку – налей молока,
Улыбаюсь себе я открытьем довольный,
Что до самого неба дотянулась рука.
Мне тоска надоела, приелось мне горе,
А лишь город покину – другой поворот:
Вот тропинка сбежала в тишь бурелома,
И знакомая птаха поет и поет.
* * *
Вечерней Мексики лучистая царевна…
Бальмонт
Не видно пепла Попокатепетля,
Над Мехико серебряное пламя –
Зрит обезьяна с Агуэгуэгля
Сквозь дымку океана Фудзияму.
Над Океанией паренье альбатроса,
А за бортом блистанье изумруда.
Снуют по палубе курносые матросы,
Им так легко – тебе от качки трудно.
Но птица лира! О какие страны!
Как огненно старательны амуры!
В Австралии – для звучности – астральной
Живут младенцеликие лемуры.
Ветвится память, как ветвится древо,
Но в красоте единое начало –
Вечерней Мексики лучистая царевна
И песня та, что в детстве прозвучала.
Зеркальность мира и души безбрежность
Ты передал в напевности красивой,
Но в звуках завораживалась нежность
Лишь потому, что есть она, Россия.
* * *
Солью каспийской березовый сок подсолю,
Влажные ю эти перемешаю в слезу
И бирюзу подмосковного летнего неба
Хлебом заем, завезенным из снежной Канады.
Что еще надо, чтоб сердце крепилось и пело!
Спелая кисть винограда в пьянящем напитке
Да у калитки красивая мама ребенка,
Звонко звенящего: «Папа пришел наконец!»
***
Серебро разнотравья – по ветру бреду, –
Как по льду режет даль конькобежец,
И зовет в неизбежность – к себе – окоем,
Серебром оторочив безбрежность.
Эту снежность миную я через версту,
Где листва осенила тропинки лесные,
А красивым мне кажется ветреный вой
Оттого, может быть, что в России
***
Шмель все жужжит, не напьется,
Хоть он от хмеля хмельной,
Солнце играет на арфе
Песенку «Дождик грибной».
В такт подпевает дворняжка,
Кот, выгнув спинку, фырчит,
Фляжка полна, вся сияет,
В ней от уныния щит.
Песенка дождика спета,
Фляжка не булькнет, пуста,
Лету, певучему лету,
Сон запечатал уста.
***
Уж забывает вечер день минувший,
И в уши льется мертвенная тишь,
И лишь звезда чуть плещется средь лужи,
И кружат фонари над скатом крыш.
Чем не Париж? Версаль – моя избушка,
В ней душно днем, а на ночь печь топи,
Зато ампир и здесь я император,
Колонизатор Млечного Пути.
Но не уйти мне от любви к Парижу,
Я вижу ось моей Земли родной,
Другой не надо мне, пусть и красивой,
Россия краше всех мне и такой.
***
Эти все на веки
Реки мои до боли,
Коли не вышло с счастьем,
То несчастье мое.
Горькая рябина,
Псина на дороге,
Ноги, мои ноги, –
У нее лишь три.
Я иду по полю,
Воля сердце греет,
Веет нежно ветер,
Светятся цветы.
Облачные стаи,
Вырастая в небе,
Хлебом меня кормят,
Зернами зари.
Что же еще нужно,
Что натужно плачет,
На причале баба?
Черт нас побери!
***
Золотой петушок, рядом курочка ряба,
Баба в белом платке – вот и в полдень деревня.
Я на гребни дивлюсь – эти зори средь полдня, –
Подле баба стоит, дожидаясь вниманья.
Аня, Анна, – ты впрямь госпожа всей округи –
Ни подруги вокруг, ни сердечного друга –
Вон над лугом стрижи режут солнце на части,
А ты счастью завидуешь курочки рябы.
***
Золотые колосья пшеницы и солнца,
Льется фляга и сталью на солнце смеется,
Льется ветер и гриву пушит иноходца,
Льется время, которое… нет, не вернется.
Остается печаль, лишь печаль остается,
У колодца ни я, ни другой не напьется,
И не вьется по улице бег иноходца,
И в оконце мне девушка не улыбнется.
***
Люблю я в поле дождь грибной,
Мост над рекой, что в семицветье вышит,
И терпко слышный запах чабреца,
И жеребца сорвавшееся ржанье,
И нежное жужжание шмелей,
И журавлей – стог с перевернутым стожаром,
И жаркие объятья милых женщин,
И прежнею мою страну – СССР.
***
Занесен из Вселенной, я росинка твоя, Россия,
На красивой несчастной земле,
Моем корабле – призраке звона цветных колокольчиков,
Солнечной музыки слез умиленья неоглядных полей,
Или в апреле капель, Москву навестившая с радостной грустью,
Что пусть я никем нелюбим, но люблю я нежнее других.
Ныне стих я, как ветер в лесу, – словно тишь гробовая.
Бают ближние, это конец моему сумасбродству,
Но кому я оставлю звезды – мою родину от рождения –
И ежедневные беды от звезд бездольных землян,
И особо мечту славян из прекраснейшей милой Руси
Принести всем свободу, равенство, братство?!
***
Остался вновь с тобой босым я,
Россия – нищенская пажить!
Как жить, когда невыносима
Невосполнимая пропажа?
Но даже в русской безнадежности
От нежности куда мне деться?
Не наглядеться ночью поздней
На звезды – пятерни младенцев!
* * *
Что ты заводишь песню военну
Флейте подобно, милый снегирь?
Державин
1
В удушливом мешке – в подземном переходе –
В две флейты дышит Бах в потоке немоты –
Здесь переправы нет, а силы на исходе
И за спиной толпы уж сожжены мосты.
Всем строить – нам ломать, ума не обнаружив,
И нынче поделом к чертям нас занесло!
Я воздух позабыл, каким дышал снаружи, –
Как флейта при игре похожа на весло! –
Несет бездумный люд потоком в край проклятый,
Где флейте не дышать, где обнаглевший сброд:
За горстку медяков бессмертная соната –
Дешевле лишь Харон за греблю не берет.
2
Сиреневый туман развеял Ванька-Каин –
И оторвалась всласть горячая братва:
Столь меток стал металл, что не хватает камня
На обелиски всем и не растет трава.
Там гравий и гранит, там говорит лишь ветер
И метят ныне в них шальные стаи птиц.
Как ветер мне спросить, кто за ребят в ответе,
Когда и за страну нам не с кого спросить?!
Приспущены орлы, слетевшие на древко, –
И флейта ожила для славных похорон:
Им запад дом родной – пусть знают, что от века
Он – солнца живоглот – безжалостный Харон.
***
Летопись кладбищенских надгробий…
Не хворобые по виду постояльцы,
Та с румянцем, этот смотрит франтом
На богатом постаменте от братвы.
От Литвы до Дальнего Востока
Столько в моргах спешной суеты,
Что цветы повсюду дорожали,
Где держали свой базар хмыри.
Упыри, они все вышли в люди,
Все Иуды – и у них вся власть.
Что писать? Есть летопись надгробий,
Но ее никто не хочет знать.
***
Охмуряла в Берлине, Париже и Вене,
Каменеет камея ее в аллее нетленных,
Поколения новые диву уже не дивятся –
Святцы пухнут привычно от тьмы святотатцев.
Новодевичье вскоре по страсти покроет столицу,
За границу оно переступит великой России,
И простые людишки в Берлине, Париже и Вене
Откровенно пошлют нас к гребаной Фене.
***
Черт те знает, тараканами откуда
Столько люда повылазило священством,
Столько шествий по церквам и по мечетям –
Славно черти весь народ околдовали.
Трали-вали не сочтешь проворных
В черных рясах и цветных чалмах,
А вчера ходили в коммунистах –
Честью чистых и наивных россиян.
* * *
Дождь уложил в сетку все магазины Арбата.
Горбатый зонт девицы стремится задраться, как юбка.
Юрко, фыркая гарью, машины купают прохожих.
Водителям бы по роже, да встанет себе дороже.
Я прожил чудесное лето, а ныне московская осень.
Лоси жуют мухоморы, а я – витрины колбас.
Нас немного осталось – я, два зайца, два лося,
После потопа в ковчеге было побольше нас.
Шанс не велик выжить, но сдаваться не стоит.
Стоик вскрыл бы вены, вредный он, а не донор!
Гонор первого Рима не говор третьего Рима…
Жаль, что девица мимо без улыбки плывет.
***
Здесь зло с одиночеством об руку вечно –
Лишь встречный негр выбелил приветливо улыбку. –
Дымка крематория напоминает о встрече
С печью.
Речь о третьем Риме, городе городов, –
Я готов подписаться под этой отрыжкой национализма. –
В линзе лужи мерцает мерзость, а не облака,
И никак не узнать, где север, где юг, где восток, где запад.
Запах цветов развеян травой забвенья,
А дуновенье бегущих машин как заправка ракеты. –
Это готовность серьезная, без улыбки,
Дымкой к звезде вознести свое одиночество.
* * *
Миг – и небо овдовело, зарыдало над деревней,
Вслед деревья зарыдали молодухой на погосте.
Как все просто стало в жизни, как все просто стало в смерти –
Ветер, ветер, ветер, ветер в головах и по стране.
Что по мне рыдаешь, небо, не снимая плат свой вдовий?
Я доволен своей долей, ты не плачь, родное небо.
Хлеба я добыл краюху – и куда мне больше счастья –
Мне сияет и в ненастье синий-синий василек!
***
Это моя земля – поле, подлесок, осинник…
Это моя Россия, мой народ горемычный.
Лично мне не надо ни дома, ни сада,
Сяду себе как нищий на родном пепелище.
Нищий не ищет счастья, я не ищу покоя,
За что мне такое с пьяна из-за океана?
Рано празднует ворог, он перед духом бессилен,
Это моя Россия – поле, подлесок, осинник…
***
Ту гавань, желанней которой не знал и не знаю,
Как знамя страны и страну, ускользнувшую в боль,
В бинокль не увидишь, за окоемом не сыщешь,
Хоть пищей по-прежнему та же забортная соль.
А сон мой с годами туманом оделся белесым,
И стало несносным глядеть, как чужие суда
Без стыда завладели причалом родимого порта
И мертвою хваткой вцепились в того, кто свободу им дал.
Ах, даль, моя даль! Ах, порт мой! Ах, гавань моя!
Не зря говорят, что ничто в этом мире не ново,
И снова душа провожает в поход корабли
До родимой земли, и готовы швартовы.
* * *
Яблок на яблоне больше, чем листьев,
Истин высоких меньше, чем низких,
Ближний закрутит так словесами,
Что по писанию истина якобы.
Было ли яблоко плодом познанья?
Ты для познанья возьми – раскуси,
Вон на Руси сколько яблок, а каждый –
Дважды дурак беспробудной Руси.
* * *
Клевер – малиновка пастбищ,
Пижма – цветущая иволга,
Зверобой – канарейка вылетела из клетки.
Все это – лето,
Все это – воля,
Все это – поле,
Все это – радость для глаза до окоема.
А за окоемом растет новый город,
Город моих современников,
Город торговцев канарейками,
Торговцев местом под солнцем,
Торговцев лунным сиянием
И чистым воздухом.
***
Трели соловьиные флейтой заплети
На пути к бездомной дали беспризорной,
Там, где зори в утра и по вечерам
Светят лишь в сегодня, а не во вчера.
Юность – это песня двух прекрасных зорь,
Их узор – блужданье меж морей и гор,
В городе чиновники, в городе чума,
В городе от песен не сойдешь с ума.
***
Как беспечально, правда, и не чая,
Мельчаем духом мы из рода в род!
Днем мы рабы отчаянья и только
В потемках ищем радость, словно крот.
Вот вышел подышать я ночью поздней,
Со звездами шагаю не спеша, –
И ветрено по нотам электричка
Вдруг истеричкой страшно по ушам.
***
Ни Веры, ни Надежды, ни Любви.
В крови рассвет. София безутешна,
А власть безгрешна, хоть страна сгори.
Рим. Третий Рим. В дыму не виден люд
И даже блуд стал менее заметен
От лихолетья разбежавшихся иуд.
Приют страдальцы ищут в небесах,
Но впопыхах задохся крематорий…
Куда просторней русские леса!
Вся Русь в огне – и безысходно горе.
***
Да выжгут пожары смиренность твою,
Твою раболепную душу!
Хоть слушай не слушай – не слышен набат,
А гад ведь огонь не потушит.
Что уши свои затыкаешь враньем,
На то воронье, чтобы врало?
Орало в мечи! – Там перекуем
Обратно мечи на орало.
***
Я ухо приложил к земле,
Чтобы услышать конский топот, —
Но только ропот, только шёпот
Ко мне доходит по земле.
Сологуб
Не для того я в мир пришел,
Чтоб, горечь лишь вкусив от жизни,
На тризне близкого плясать,
Как тать в ограбленной отчизне.
Капризы пагубной судьбы,
Борьбы с соблазнами, с собою,
Сокрою в глубине души,
Чтоб заглушить источник боли.
Любое слово, звук любой
Разбой рисуют и бессилье,
И слышен шёпот, как всегда,
Да ропот. Вот она – Россия.
***
От пожаров мятежнее в сердце моем,
Под огнем наши ночи и дни,
Искони на земле ты пощады не жди,
Где вожди пострашнее врагов.
Сто шагов не пройдешь – и догонит беда,
Не огонь – так вода захлестнет города,
Но всегда в моем сердце напрасен мятеж,
Где все те ж и вожди, и людишки все те ж.
***
Мой день рожденья так печален!
Скучая, чайки над прудом кричали
И паче чаянья куда-то унеслись,
Где жизнь кишит рыбешками, кажись.
Из-под карнизов ласточки слетались,
Шептались о комариках над Нилом,
Их милые серебреные грудки,
Как незабудки в поле на ветру.
Я не умру! Я лета вновь дождусь.
И будет Русь моя вся в незабудках,
И будут, вновь все небо серебря,
До сентября касатки по-над Русью.
* * *
Не надо печали. Смотри – не забудь
Прохладные воды за Спасом,
Плещеево море на милю по грудь
Закатного иконостаса,
О флоте мечтающий Переславль
И церковь его - с парусами корабль.
Не надо печали. В прощании есть
Надежда на новые встречи.
В каюте церковной за светлую весть
Затепли для матери свечи:
Не вечно в печали пребудет Россия,
И радостью встретят здесь блудного сына.
Не надо печали. Печалью печаль
Умножишь под клик журавлиный,
Сбивающий стаи в далекую даль
Над Трубежем, лесом, долиной.
Они улетают, но Русь не забудут –
И вновь по весне с неба Трубеж протрубит.
***
Джинн может быть и в одной, а не
только в «Тысячи одной ночи»
Зря выпустили из бутыли джинна,
У джина градус, что твой самогон,
Он льется мановением по глотке,
Брат водке, ароматнее притом.
Хоть не притон, но барышень здесь тьмища,
И ищет каждая какой-нибудь барыш,
С тупых их крыш ручьем стекают букли
А туфли рюмки им. Чем не Париж?
Ты сам себе паришь в чаду с красоткой,
Как будто водка стала вашей сватьей,
Она здесь с братьей, пьяный раздолбай,
Не унывай, все заживет до свадьбы.
Вот кабы джинна придержать в бутыли,
Отбили б тебе печень на закуску?
Как грустно, но в другой раз ты не трусь,
Да, это Русь, но бьют здесь не по-русски.
***
Я снова вернулся туда, где бумажный кораблик,
Где зяблик окрасился красками для восхищенья,
Где пес сам ошейник приносит для дальних прогулок –
Свернешь в закоулок какой, а там уже новое царство.
Ну, здравствуй, огурчик, созревший в чужом огороде,
И вроде мне друг, но со мною не хрумкает пес,
Он ос золотистую песню глотает ушами,
Он шамает корку как дар возмущенных ворон…
Не тронь лучше память. В сегодня спеши возвратиться,
Та птица давно улетела, а пес твой издох,
Не мог и бумажный кораблик в штормах сохраниться,
Печально, конечно, но жизнь – это горестный вздох.
***
Отцу
Брожу по тучам чернолесья,
Не весь я здесь, душа у моря,
И взгорья волн вздымают кручи,
Где тучи, как рубин, сверкают.
Черкает путь мой темный ливень, –
Тоскливей песни я не знаю, –
Но вдруг знаменье огневое
В босое детство возвращает.
И вновь шагаю я по войнам,
По волнам с знаменем отчизны,
И призраки бойцов отважных
Веду я в бой во имя жизни.
Ах, хвойный лес, ах, мое море.
Заговоренный вами что ли
Или исполнен весь я боли
Любви и неизбывным горем?
***
Ты нарисуй меня веселым. Невозможно?
Я не острожник, я не заключенный,
Хотя не очень рад такой свободе,
Где вроде день, но почему то черный.
Старушку видишь? Подойди, спроси,
Кем на Руси была она в войну?
Страну девчонкой за станком спасала,
А ныне встала в нищенском ряду.
Пойду. Ты нарисуй ее веселой.
***
Дорога плелась по деревне
Деревьям в обход,
А вот за избой последней
Ее след вел на погост.
Как прост в нашей жизни выход,
Есть выдох, а где же вдох?
Лишь вздохи соседа от горя,
Боря – кобель его – сдох.
Теперь хоть вой на дороге –
Мимо все ноги спешат,
И шаткий старик как расскажет,
Про жизнь свою, про ад.
***
Еще август. Теплынь. Но лето уже не лето.
Карета скорой стоит у подворья соседа.
Пес-непоседа метит со скуки столбы,
Как венчиком лбы вестник другого света.
Ветер серебрит, будто травы косит.
Осень не осень, но уже не лето.
Бессмертье забыв, душа пьяна, как на тризне, –
О жизни другой не мечтай в суровой отчизне.
***
Тварь двуногая – петух – султан в гареме, –
Рвенье курочек внимание привлечь,
Речь котов двух – выпуклые спины, –
И рябины – в воске летняя картечь.
Да еще подруженька-сорока
Около избушки сторожит.
Чем не жизнь, ей колбасы кусочек,
Мне для строчек деревенский вид!
***
И вновь чета белеющих берез,
Где гроз не насчитаешься за лето,
И в золото одета нежно нива
Вся в переливе утреннего ветра.
Люблю до слез я, до сердечной боли
Твое приволье, города и веси,
И в поднебесье жаворонка песню,
И краснолесье вместе с чернолесьем.
Ты всех милей, желанней во вселенной,
Ты сокровенна, трепетна, красива,
Нас пуповина единит любовью –
Тобою жив, сермяжная Россия.
***
Может, незримо свой стан опояша,
Наша зима – или чертова дочь –
В ночь испечь белоснежный пирог
И порог им заставить.
Скатерть раскинется до окоема,
Дома светло, словно праздник какой,
Так что игрой веселись себе вволю,
В школу идти не заставит никто.
***
Ежедневно ежи приходили попить молока,
И рука моей милой была и нежна, и щедра,
Там с утра на стене не часы, а солнечный зайчик,
Вот что значит деревня – любовь, красота.
Там с холста ветерка уплывали в просвет облака,
От глотков коньяка колокольчиков в поле трезвон,
Как с икон, как святые, красавицы-сосны пред лесом –
Мои веси, весна моей жизни, мой сон.
***
Ночью в поле чистом девочка безгрудая,
Худенькая, ветром в треплемой косыночке,
Ты стоишь, осиночка, прямо моя доченька,
Очень мне ты по сердцу в доску одинокому.
Небу многоокому под канун Купалы
Мало зорких звезд тобой налюбоваться
И прощаться жалко перед зорькой спешной
С нежной благородностью лебеденка стреляного.
Время невоенное, в хрип храпят деревни,
Проглядевши ветер с весточкой тоскливой…
В жисть несправедлива вся земная твердь –
Не взлететь нам, милая, век нам здесь терпеть.
***
Если хочешь лето – будет лето,
С ветром в поле, где волной трава,
Хоть Москва за окнами твоими –
Наша именитая зима.
Земляникой одари ладонь,
Тронь легонько пальцем свой подарок –
И вдруг ярок станет темный лес,
Весь расцветши дивным ароматом.
Не ладонь – душистое лукошко,
Чудное окошко в тайны жизни,
Где капризы, словно в детстве дальнем,
Идеалом в воздухе повисли.
Хочется того, что в жизни нет, –
Цвет бы неба вечно голубого,
Колдовское по очарованью
В снег благоуханье земляники…
***
По соседству жили дед с старухой,
Тугоухи оба, но зато
Золотые громкоговорители,
Сочинители покруче, чем в лито.
Хоть их сказ и расходился с инфой,
Да ведь рифма объясняла всё,
Что для сел из радио секвестры –
Это скверна. А ты сам усёк?
***
Подруженька моя, речистая сорока!
Ты только за оконцем дольше отдыхай
И хай не очень моего кота,
В его лета не запасешься сметкой,
Но ты на ветку яблоньки взлетишь
Лишь – и кот поймет, что ты не мышь.
Поговори со мной, моя трещотка,
Красотка из красоток, птица птиц,
Певиц московских краше голос твой,
Их вой испортил мне пищеваренье,
Их рвенье в неглиже выть в микрофон
Что Харитон, как хряпнет самогон.
Прелестница моя, кудесница, сорока,
Ты черноока, ты цыганочка, ты рай,
Ты май мне нагадай, хотя сентябрь
Хлябь, как маслом хлеб, намазал на дороги,
И дрогнет яблонька моя, грустя…
Я так устал, мне скучно без тебя.
***
Кобель поддержал плетень – и дальше,
Петух машет шумно радугой крыл,
Покрыл кот-разбойник кошечку Машу –
И след его страшный лихо простыл.
Вот солнце крестит пруд в своей чаше,
Из чащи с лукошком плетется старик,
На крик тугоухой бабушки Даши
Он кажет лисички и боровик.
А я, из охальников самый охальник,
От нахальной сороки благих жду вестей
О стебе властей по их эпохальном,
Что птица моя принесла на хвосте.
***
Ох, батюшки, ох, матушки мои,
Не соловьи здесь балуют напевами –
Затеплены квакушечками зычными
Коричневые свечи камышей.
Помилуй, Боже, мя юродивого, яко
Я Яков, головою не здоров,
Нет этаких ослов в Небесном Царстве,
Они лишь в государстве комаров.
***
Трень, брень, гусельцы,
Золотые струночки…
Восторг от грибного дождя и радуги –
Падуги семицветной сцены небесной –
И бесценной о поле цветущем пьесы
По пути к лесу с летними ягодами.
Все, что мне надо, жизни бы я уподобил:
Только оба мира в цветении красок,
Вроде из сказок о золотом петушке
Или были о милой в цветастом платке.
***
Грим закатного солнца
Обернется луной светлолицей,
Угомонится хор звездный,
Может, и грозный пес.
Бреду я в избушку к Фету,
К поэту поэтов Державину –
Как жаль мне их непривычных
С горемычными ночь коротать! –
Возьму, пожалуй, Есенина
В собеседники о соловье,
Питье и житье медвежьем
И нежной державной стране.
***
Спит земля…
Лермонтов
Темень в бору,
но верхушки сосен
еще омываются светловатой волной заката.
Жду путеводную звезду.
Выхожу в поле.
Улавливаю шепоток ветерка
и дальнее молчание бора о промелькнувшем дне,
который последними увидели верхушки сосен.
Но канул ли день?
Разве предо мной слева и справа
не огни печальных деревень?
Разве не миг назад закручинился Лермонтов?
Разве не о Лермонтове шепоток ветра
и звезда с звездою говорит?
Разве моя тоска родилась вместе со мной,
а не тысячелетиями раньше?
Разве я не был шумером, скифом, ацтеком?
Разве мне надоела долгая жизнь?
Разве я не упоен предрассветной прохладой?..
Звезды уже гаснут.
И мне пора на покой.
***
На столе хирурга ночь и я,
Бытия неведенье – общий наркоз. –
Ни мороз, ни зной и ни жизнь, ни смерть,
То ли круговерть, то ли всё стряслось.
Не могу сказать, прекрасен как
Мрак такой родной, как над всей страной,
И стеной-невидимкой от всех огражден,
Словно в сон беспробудный, как Русь, погружен.
Уплывет наркоз, загадаю я
Бытия цветок – веселье и грусть. –
Пусть цветет под счастливой звездой, как в мечте,
В красоте ненаглядной любимая Русь!
***
Дождь. Осинник. Шепот России –
От бессилья слезы и ропот,
И не коробят в окру́ге трясины
От низины до русского бога.
Духом прели жизнь духовита –
Сито высо́ко над головой,
И ни какой человеку защиты,
Сшито-крыто у власти земной.
***
Лес. Болото. Здесь Шишига,
Мигом загрызет комар,
Он звонарь у Водянова
Снова как и было встарь.
Это Русь. Ничто неново,
То оковы, то потоп.
Поп дымит себе кадилом,
Крокодил он, жуткий жлоб.
Вспоминается: Шишига
Брал ковригу или штоф,
А попов душевных иго
Оставляет без штанов.
***
Я не жарил с бандитами спирт,
Не носил ножа за голенищем,
У меня в ладонях море спит,
На скамейке рядышком спит нищий.
Что он ищет под метель во сне? –
Снег нас кроет нежно одеялом –
Идеальным было бы теперь
Солнце потерпеть за океаном.
Пьяный месяц на фонарь залез,
А я трезв и лазать не берусь.
Грусть. В соседстве нищенства пиит
Спит так крепко, как родная Русь.
Если бы любить бы не уметь
Эту круговерть тоски и стужи,
Лучше псом бездомным околеть,
Где живой лишь смерти нужен.
***
На вечерней заре от печали не алые
Пятипалые палые листья кленовые,
Вечереют кронами тополи в стае вороньей,
Сотворенной из близости ночи бессонной.
Унесу я вас в сердце, кленовые листья,
В нем ветвистое лето споет соловьем,
А когда сентябрем навсегда он умолкнет,
Вот тогда я замру, и мы вместе умрем.
|
