РУССКИЙ ЯЗЫК И ЛИТЕРАТУРА

В «Илиаде» множество комических эпизодов, причем большинство из них связаны с проделками богов. Там между богами и басилевсами установлены родственные отношения, откуда и похлопывание богов по плечу, фамильярность интонаций. В сказание о Гильгамеше комедийный элемент отсутствует.

Интересы богов и человека противопоставлены. Согласно шумерской мифологии, когда богам надоело работать самим на себя, они сотворили людей для эксплуатации, причем обделили их бессмертием. Бессмертные к смертным – своим рабам – относятся презрительно и враждебно, а те им платят нелюбовью и страхом. Какое уж тут заигрывание, какие тут шутки! Каждый свой шаг человек должен согласовать с богами, перед каждым своим предприятием вознести им молитвы, совершить жертвоприношения. Гильгамеш и возносил молитвы, и совершал жертвоприношения. Но молитвы и жертвоприношения не всегда удовлетворяют богов. И когда он беспечно праздновал с Энкиду их общую победу над небесным Быком, состоялся совет трех верховных богов –

Ану, Энлиль и Шамаш меж собой говорили.
И Ану Энлилю вещает:
«Зачем они сразили Быка и Хумбабу?»
Ану сказал: «Умереть подобает
Тому, кто у гор похитил кедры!»
Энлиль промолвил: «Пусть умрет Энкиду,
Но Гильгамеш умереть не должен!»

Отвечает Шамаш Энлилю-герою:
«Не твоим ли веленьем убиты Бык и Хумбаба?
Должен ли ныне Энкиду умереть безвинно?»
Разгневался Энлиль на Шамаша-героя:
«То-то ежедневно в их товарищах ты ходишь!»

Перед нами, быть может, древнейшая критика, обращенная в адрес бессмертных. Эта стенограмма совещания богов, перенасыщенная эмоциональными интонациями, вызывает еще больше вопросов, чем содержится в ней. Почему Ану не наказал богатырей сразу после того, как они «сразили» Хумбабу, а, напротив, выступил их адвокатом перед Иштар? Почему наказывают именно Энкиду, которого втянул в поход против Хумбабы Гильгамеш? Почему Энлиль так строго судит Энкиду за собственное же «веленье»? Почему он упрекает Шамаша в пособничестве людям, если и сам не стоял в стороне? Почему Ану и Энлиль так пекутся о Хумбабе, который обитает в горах и стережет ливанские кедры? В этой детективной истории преднамеренного убийства разобраться точно невозможно из-за отсутствия не улик (они налицо), а нужных сведений.
Хумбаба вероятно историческая реалия. В эпосе “Гильгамеш и страна жизни” он называет гору Хуррум своим отцом и матерью. Не олицетворяет ли он хурритов, которые быть может, препятствовали шумерам в добывание кедров, очень ценного строительного материала? Хурриты могли быть враждебны шумерам и просто будучи жителями гор. А с другой стороны, Гильгамеш в сказании «О все видавшем» совершает обряд священного брака не с Иштар, как предписывает культ, а с ее хурритской ипостасью Ишхарой, что скорее исключает недружественные отношения между шумерами и хурритами. Так или иначе, негоже Ану и Энлилю быть патронами горца Хумбабы. Однако именно ему «вверил Энлиль страхи людские». Боги защищают Хумбабу, потому что тот вредил людям. Ану не наказывает Гильгамеша сразу же после убийства Хумбабы в надежде, что чудовищный Бык, который в семь глотков иссушил Евфрат, одолеет Гильгамеша вместе с Энкиду. Но когда богатыри сразили и небесного Быка, боги, очевидно, в них увидели опасность и для себя самих.
Неоднозначно решается и вопрос, почему боги приговорили к смерти Энкиду, а не Гильгамеша, который был инициатором похода на Хумбабу и своим нелюбезным обхождением с Иштар спровоцировал появление в стенах Урука небесного Быка, разрушителя чудовищной силы? Здесь можно назвать множество причин. Во-первых, когда еще не было Энкиду, Гильгамеш если и представлял какую-то опасность, то не для богов, а для нравственности Урука. Во-вторых, Энкиду, вероятно, был все-таки сильнее Гильгамеша: это он преградил Гильгамешу путь в спальню Ишхары; это Гильгамеш, возвысивший себя над простыми смертными, предложил Энкиду в их личном поединке перемирие; это Энкиду схватил, что называется, быка за рога, предоставив Гильгамешу нанести смертельный удар небесному Быку и стяжать славу; это Гильгамеш, оплакивая Энкиду, называет его

Мощный топор мой, сильный оплот мой,
Верный кинжал мой, надежный щит мой.

Впрочем, богам виднее, кто из богатырей сильнее, а потому представляет большую опасность.
В-третьих, у Гильгамеша есть влиятельный патрон, Шамаш, с которым Энлилю не хочется вконец портить отношения, несмотря на то, что бог Солнца при свете дня был свидетелем подстрекательства Энлиля и теперь эмоционально изобличает его в лицемерии (как Энлиль здесь похож на другого регулятора мирового порядка – Зевса!)
В-четвертых, не следует упускать из виду «экономическую» причину: Гильгамеш как верховный жрец обеспечивает жертвоприношения.
И, наконец, главная причина: если прервалась бы жизнь Гильгамеша, то на этом прервалась бы вся поэма, которая именно после смерти Энкиду входит в свою главную фазу.
Сказание «О все видавшем» по эмоциональности не уступает лирическим созданиям. Все ее персонажи своеобычны, субъективны в своих поступках. А что касается главных героев, Гильгамеша и Энкиду, они еще и часто поддаются рефлексии. Чуть ли не каждое их действие препровождается колебаниями, нерешительностью, страхами. Оба героя очень чувствительные, часто плачут. Они, кажется, выплакали слезы за всех героев других героических эпосов. Причем льют они слезы не таясь. По смерти Энкиду Гильгамеш на глазах всего Урука исполняет роль плакальщицы. Он, быть может, единственный плакальщик за всю историю художественной литературы.
Удивительна по хрупкости жизнь, восстающая из обожженной глины. Кому-то эта жизнь покажется примитивной. В самом деле, в ту пору не было компьютера. Зато были вещие сны, исполненные глубокого смысла и поэзии, которая одухотворялась природой и сама одухотворяла ее. Сон благотворно действует и на современного человека. Так насколько он был спасительнее в век еще большей беспомощности человека перед стихией! Это подтверждает и сказание «О все видавшем», стоящее на первом месте среди героических поэм и по мотиву сновидений. Конечно, сны здесь часто выполняют сюжетную или композиционную роль. Но они же и оттеняют самую характерную черту Гильгамеша и Энкиду, у которых чувственный мир высоко возвышается над рассудочным.
Трагедия Энкиду перевернула всю душу тонкого, впечатлительного Гильгамеша. Вспомним недавние его призывы –

Пусть загорится твое сердце сраженьем!
Забудь о смерти, – достигнешь жизни!

Так было и остается поныне: власти предержащие во время войн призывают всех к самоотречению и самоотверженности. Правда, пусть в авангарде был Энкиду, сам Гильгамеш в отличие от прочих властителей тоже проявляет в битве с чудовищами личную доблесть и мужество. Но он справедливо считает Энкиду своим щитом, своим оплотом. И когда ему стало известно о неправедном и суровом решении богов, приговоривших Энкиду к смерти, –

По лицу Гильгамеша побежали слезы:
«Брат, милый брат! Зачем вместо брата меня оправдали?»

Этот вопрос, конечно, риторический. Гильгамеш эмоционально вопрошает самого себя.
Финал второй части поэмы уводит все дальше и дальше вглубь человеческого сердца. Психологическая напряженность идет по возрастающей. Энкиду слег. На смертном одре он упрекнул Гильгамеша в недостаточной внимательности к себе –

На ложе своем приподнялся Энкиду,
Кликнул Гильгамеша, ему вещает:
«Друг мой отныне меня возненавидел, —
Когда в Уруке мы с ним говорили,
Я боялся сраженья, а он был мне в помощь;
Друг, что в бою спасал, — почему меня покинул?
Я и ты — не равно ли мы смертны?»

Поразительная по психологической проникновенности деталь! Вот оно трепетанье невидимых струн человеческого сердца, озвончающее самый сущностный мотив человеческой природы благотворной нотой надежды. Так было, так и останется до скончания века: пока человек жив, он человек во всей сложности своей многогранной натуры. Он даже может представить себя мертвым, но и при этом остается живым наблюдателем собственной смерти. В этом смысле человек всегда побеждает смерть. Однако у Энкиду не могло быть никакой надежды, потому что наказание богов неотвратимо. Он хотел, чтобы до роковой минуты Гильгамеш был рядом с ним неотлучно. Но и такая великая дружба, которая связывала Энкиду и Гильгамеша, оказалась бессильной перед ужасом жизни и ужасом смерти. Переживание собственного уничтожения – всепоглощающее чувство, перед которым отступает даже сострадание. Примечательно, что так было и в древности, когда человек обладал более глубокой интуицией и живой фантазией и сострадал падучей звезде, животным или сломанной ветке. Собственно, все мы живем в одиночестве и умираем в одиночестве. Предсмертная болезнь Энкиду, его сознание обреченности стало для Гильгамеша мерой собственного одиночества, собственного небытия и наполнилось тревогой. Личность, одержимая своей смертностью, уходит в себя. Чтобы ей выбраться из цепких лап ужаса, нужно время.
Можно ли Гильгамеша представить персонажем «Илиады»? Можно, но при условии, что из его очень богатого и очень сложного характера останется единственная черта: способность испытывать чувство страха. В этом случае он стал бы троянцем, очередной жертвой совершенно бесстрашного Ахилла. А могли бы герои «Илиады» стать персонажами «О все видавшем»? Ни при каком условии: у них заданная примитивность, они носители показного, раздутого до неимоверности героизма. Смерти боится любое живое существо. Только недочеловек не боится смерти. А еще герои произведений, пропагандирующих войну.
Гильгамеш – единственный главный герой героического эпоса, который подался ужасу смерти и «опозорил» сие звание. Гильгамеш – самый мужественный среди главных героев героического эпоса, потому что он единственный из них, кто преодолел чувство страха, ведь мужество – это преодоление страха. Гильгамеш и единственный главный герой героического эпоса, кому ведомо, что такое совесть, больная совесть. Он испытывает горестную вину за смерть своего друга и после его торжественных похорон надевает на себя рубище и в одиночку, чтобы больше никого не подвергать смертельному риску, направляется в тяжелый и опасный путь на поиски бессмертия, в тот самый путь, который совершил Энкиду, но в обратном направлении, когда он покинул первозданное лоно природы ради цивилизованной жизни. Так начинается третья часть сказания, в которой объектом художественного изображения всецело становится внутренний мир человека. В ней совесть выдвигается на передний план как основа человечности, с чем трудно не согласится. Из всех нравственных постулатов необходимо прежде всего усвоить постулат, из которого, как из леммы, вытекают все положения истинно человеческой жизни: в смерти каждого человека виноват каждый.