РУССКИЙ ЯЗЫК И ЛИТЕРАТУРА

Обстановка в Шумере была отнюдь не идеальной. Это и социальное неравенство, и тирания лугалей, и мошенничество жречества, о чем с наивным прямодушием повествуется в сказании «О все видавшем».

Гильгамеш любопытствует, почему именно Унапишти, человеку ничем не примечательному, боги даровали бессмертие? И Унапишти велеречиво и со всеми подробностями поведал свою историю, из которой я привожу фрагменты, касающиеся,  казалось бы, только судостроения –

Всех мужей я призвал на повинность –
Дома сносили, разрушали ограду.
Ребенок смолу таскает,
Сильный в корзинах снаряженье носит.
........
Для жителей града быков колол я,
Резал овец я ежедневно,
Соком ягод, маслом, сикерой, вином и красным и белым
Народ поил, как водой речною,
И они пировали, как в день новогодний.
Открыл я благовонья, умастил свои руки.
Был готов корабль в час захода Солнца.
………………………………………………….
Нагрузил его всем, что имел я,
Нагрузил его всем, что имел серебра я,
Нагрузил его всем, что имел я злата,
Нагрузил его всем, что имел живой я твари...
..........
Утром хлынул ливень, а ночью
Хлебный дождь я увидел воочью.
Я взглянул на лицо погоды –
Страшно глядеть на погоду было.
Я вошел на корабль, засмолил его двери –
За смоление судна корабельщику Пузур-Амурри
Чертог я отдал и его богатства.

А теперь представьте размер дохода жреца городского храма, построившего знаменитое шестипалубное судно. Очевидно, он, как и все его собратья по профессии, убежденный атеист, ибо психика истинно верующего человека не выдержала бы даже мысли о страшной каре за присвоение благ, предназначенных для умилостивления богов. А как он мягкосердечен! Он заставил горбатиться на себя не только взрослых, но и детей. А как он добр! Какой пир он задал народу, чтобы только работа кипела, чтобы судно было готово в срок, до начала потопа! А как он щедр! Он отдал некому корабельщику всего лишь за то, что тот засмолил дверь судна, свой дворец, который через одно-другое мгновение вместе со всем народом смоет потоп. Вот таков избранник богов!
Унапишти кичится перед Гильгамешем своим богатством. Его упоение серебром и златом напоминает «лучших людей» «Илиады», эстетизирующей не только разного рода украшения («прекрасны» сандалии у Афины, «застежки златые» на доспехах воина), но и вообще любое оружие, одежду богов и аристократов, домашнюю утварь последних. И получается, что мир Древней Месопотамии и мир Древней Греции схожи. Да, они действительно в чем-то похожи, что лучше всего подтверждается зеркальным отражением Аида в мертвых водах страны без возврата. Но почему «О все видавшем» и «Илиада» отмечены полярно противоположным пафосом, хотя у них одна и та же мировоззренческая основа – миф? Смысл жизни Гильгамеш видит в служении людям, а у Агамемнона, Менелая, Нестора, Одиссея он сводится к грабежу и охране награбленного.
«Илиада» носит аристократический характер. Ее целевая установка забавлять и услаждать «лучших людей», кругозор которых был весьма ограничен. Они не ведали грамоты,  мало чем интересовались. Восприятие у них примитивно, как у ребенка. Иной адресат у сказания «О все видавшем». Он высоко образованный слушатель, способный воспринимать подтекст, психологическую подоплеку внешних и душевных движений героев, мотивы их альтруистических деяний.
Однако прежде отмечу, что поэма о Гильгамеше заставляет усомниться в злобности природы наших пращуров, в их вечных кровавых стычках между собой, в беспощадном взаимном истреблении, как это растиражировано пропагандой цивилизаторов.  Если наш предок был бы похож на нас, то род человеческий давно пресекся бы. Приблизительно семьдесят тысяч лет назад численность наших пращуров едва достигала двух тысяч человек. Катастрофа казалась неминуема. Ведь человек уступает в репродуктивности чуть ли не всем животным. Для нашего пращура представляли смертельную опасность как крупные хищники, так и микробы. А ледниковые периоды?! Именно сплоченность дала шанс роду человеческому перенести природные катаклизмы и пандемии. Без взаимопомощи человечество не могло бы даже прокормить себя. Собственно, благодаря этой взаимопомощи и была создана шумерская цивилизация. Три народа, даже не связанные родственными узами, соединили свои усилия и отвоевали у дикой природы свою общую родину. Себя все они называли «черноголовыми», а облагороженную общими усилиями территорию – «наша страна». Они построили такие каналы, которые служили людям на протяжении полутора тысячелетий, и служили бы дольше, если бы не разрушительные нашествия варваров. Гильгамеш является ярким представителем того времени, когда служение общим человеческим идеалам было не исключением, а необходимостью, нормой жизни. Не создашь общую ирригационную сеть – не получишь никакого урожая.
Мировоззрение и религиозные верования шумеров во многом чужды индивидуализма. Отсюда и колоссальное различие в психике шумеров и людей западной цивилизации. Мир шумеров широкий, охватывает естественное бытие, ставит природу и ее просторы выше родственного, эгоистического интереса. Этот мир, уравновешивая материальное и духовное, возвышает чувственное над рассудочным, обычно привносимым волевым усилием или желанием властного индивида, действующего своекорыстно. Мир шумеров человечнее нашего настолько, что он может показаться сказочным. Впрочем, судите сами. В «Илиаде» и героических эпосах, возникших вслед за ней, людская кровь льется как водица. В сказании о Гильгамеше не пролито ни капли человеческой крови. Смерть единственного человека – и уже трагедия эпического размаха, горестный плач об Энкиду на весь Урук, на весь мир. А в «Илиаде» гибнет масса людей – и никакой трагедии. Напротив, завершающая поэму сцена погребения Гектора вселяет в сердца ахейцев радость, предчувствие близкого торжества, приближающегося сладостный миг кровавой расправы над противником и безудержного грабежа.
Жестокость, окрашивающая «Илиаду» и другие эпосы Старого Света, смущает некоторых их ценителей. Однако они находят ей оправдание в том, что гибель отдельных индивидуумов не волнует эпического поэта, так как он держит в уме вечный круговорот природы, ведает о вечном возвращении жизни на круги своя. А что, шумерские сказители ничего не ведали о природном и социальном круговороте? Да нет же! Просто у них психология была иная. Их волновала жизнь каждого человека. У нас эпический поэт – выразитель официоза. Жестокость – это сущность «лучших людей», для увеселения которых и создаются гимны кровопролитию, гимны войне, каждая из которых пропагандистами объявляется последней, ведущейся ради окончательной победы над черными силами.
А теперь посмотрим, что дает в поэтическом отношении примат чувства над рассудком. Сказание «О все видавшем», которое на тысячелетия старше других героических эпосов, в отличие от них напоено лирическими мотивами. Бесспорно, что именно лирика лучше всего приспособлена для передачи индивидуальных черт человека, его внутреннего мира. Отсюда если каждый персонаж сказания о Гильгамеше – живая личность, то в других героических эпосах – носитель какого-либо определенного характера. Вот, например, как жизнен портрет Сидури, «хозяйки богов», которая встречается лишь в одном эпизоде. Гильгамеш спрашивает ее о дороге к Унапишти, а Анакреонт в юбке кормит соловья баснями:

Ты же, Гильгамеш, насыщай желудок,
Днем и ночью да будешь ты весел,
Праздник справляй ежедневно…
………………………………………….
Своими объятьями радуй подругу –
Только в этом дело человека!

Сидури попадает пальцем в небо. Для правителя Урука гедонизм давно пройденный этап. Но как она, хозяйка то ли придорожного трактира, то ли находящегося на отшибе другого питейного заведения, предназначенного только для богов, точно живописует через свой идеал себя саму, беспечную и бездушную бабенку.
Подобен ей в лживости и ханжестве и другой избранник богов, бессмертный Унапишти, лицемерно причисляющий и себя к людям, к смертным –

Ярая смерть не щадит человека:
Разве навеки мы строим домы?..

Да, мы пахали! Но Унапишти в отличие от Сидури еще хвастлив, тщеславен и мстителен. Ему не понравилось, что Гильгамеш не почтил его, бессмертного, как бога, а обратился к нему как к равному. Гильгамеш рассказывает Унапишти о тяготах своего пути –

Я скитался долго, обошел все страны,
Я взбирался на трудные горы,
Через все моря я переправлялся,
Сладким сном не утолял свои очи,
Мучил себя непрерывным бденьем...

И лукавый избранник богов, проведший, по его словам, во время потопа семь бессонных ночей, предлагает выбившемуся из последних сил юноше, кто «сладким сном не утолял свои очи» месяцами, новое испытание –

Кто же ныне для тебя богов собрал бы,
Чтоб нашел ты жизнь, которую ищешь?
Вот, шесть дней и семь ночей не поспи-ка!

Очень тонкий, очень мудрый и не знающий предела своим богатырским возможностям, Гильгамеш, дослушав рассказ Унапишти о потопе, тут же заснул сладким сном. Рассказ о потопе был прекрасен, остальное же, что мог предложить весьма обыкновенный на восприятие нашего героя Унапишти, – тщета, потому что Гильгамеш уже давно знает о своей смертной доле от Энлиля и Шамаша. Какая поэзия! В блистательном переводе И.М.Дьяконова сон образно называется «уделом человека», а смерть – «судьбой человека». Клинописный знак позволяет назвать сон (сны в сказании вещие) «делом человека», а смерть – «уделом человека». И тогда «сон» и «смерть» будут различаться лишь одним звуком. Так, собственно, и было у древних: сон воспринимался ими как прообраз смерти.
Мотив смертности Гильгамеша оттеняется и его встречей с Уршанаби, «человеком лодки» из «страны без возврата». По своей мифологической функции Уршанаби тождествен Харону. Однако не надо забывать, что мы находимся в мире шумеров, у которых не холодный, бездушный Харон, а очень человечный Уршанаби, который может пребывать не только на том, но и на этом свете. Гильгамеш в порыве безумной ярости сокрушил все его обереги, а Уршанаби не только простил исстрадавшемуся герою невольный проступок, но и помог ему переплыть через мертвые воды. Он же стал и единственным, к кому Гильгамеш обратился за сочувствием, когда змея похитила цветок вечной жизни, съела его, сбросила старую кожу – и помолодела. Этот цветок схож с молодильными яблоками наших сказок. Но мы, в отличие от заплаканного Гильгамеша, ясно видим, что змея, съев цветок, не только помолодела, но и обрела бессмертие. Через тысячелетие она заползет в Эдем и лишит бессмертия Адама и Еву. Ничего не поделаешь, на то и змея! Но ее не ругают ни Гильгамеш, ни Уршанаби. И нам не следует ее ругать. Ее поступок послужил просветлению Гильгамеша, и он воскликнул:

Нечто нашел я, что мне знаменьем стало: да отступлю я!

Это восклицание Гильгамеша означает «эврика!» Он, наконец, понял, что и его тяжба с богами всего лишь тщеславие и тщета. Гильгамешу и без напоминания Энлиля и Шамаша хорошо было известно, что проблема, за решение которой он взялся, не имеет решения. Ему бы сразу отказаться от невыполнимого и сопряженного со смертельной опасностью своего намерения. Но тогда он не был бы Гильгамешем – образцом высокой духовности. Он не сошел с намеченного пути и довел свое исследование до конца. Отступив от притязаний на божественное бессмертие, Гильгамеш одержал победу – нашел путь к человеческому бессмертию. Он и раньше говорил Энкиду, что если они оба падут в битве с Хумбабой, то «защитят свое имя», обретут бессмертие. Славное человеческое деяние – вот путь к бессмертию. С какой гордостью, достигнув «огражденного Урука» («огражденный» – постоянный эпитет, величающий Урук), его правитель приглашает Уршанаби полюбоваться плодами своей деятельности на благо сограждан:

Поднимись, Уршанаби, пройди по стенам Урука,
Обозри основанье, кирпичи ощупай –
Его кирпичи не обожжены ли
И заложены стены не семью ль мудрецами?

Таким образом, поэма о Гильгамеше не просто утверждает непреложный факт смерти, но и психологически убедительно показывает путь преодоления парализующего волю человека  ужаса при одной уже мысли о конечности своего существования,  возводя альтруизм  в наивысший закон  такой жизни, которая достойна истинного  человека. И действительно, альтруизм – единственный путь к бессмертию рода человеческого. Все остальное ведет к вырождению.
Я остановился далеко не на всех аспектах бессмертия, являющегося основной темой сказания «О все видавшем». Избегая перерастания эссе в трактат, я был вынужден пройти мимо многих нюансов и, в частности, почти целиком оставил в стороне саму природу человеческого страха перед одной уже мыслью о смерти, природу ужаса, столь психологически тонко раскрытую в сказании о Гильгамеше. Осталось подчеркнуть, что «Илиада» тоже признает наличие этого ужаса, но косвенно:

Сердца крушительный плач ни к чему человеку не служит:
Боги судили всесильные нам, человекам несчастным,
Жить на земле в огорченьях...

Подобные стихи «Илиады» своей отвлеченностью, абстрактностью во многом предваряют греческую философию, от которой берет начало вся европейская философия. Еще более рассудочным окажется принявший эстафету от Эллады Древний Рим, на излете которого возникшее буквально на его почве христианство отменит смерть вообще.
Жизненный уклад шумеров, их психика исключали возможность выдавать равнину за возвышенность, день за ночь, невероятное за очевидное. Шумеры не прибегали к умопомрачительным абстракциям. Нелюбовь к абстракции не помешала шумерам сделать такие открытия в области метрологии, математики, астрономии, которыми мы пользуемся по сегодняшний день. Благодаря шумерам весь современный мир на колесах. А еще шумеры подарили миру Гильгамеша, оплакавшего смерть человека –

Шесть дней миновало, семь ночей миновало,
Пока в его нос не проникли черви.
................................................................
Друг мой любимый стал землею,
Энкиду, друг мой любимый, стал землею!

Попробуйте внушить Гильгамешу и его соотечественникам, воспринимающим мир столь чувственно, миф о бессмертии души!
Как чудесен Гильгамеш! Как прекрасен Гильгамеш! Как он похож на человека! Настоящего человека, а не того, глядя на которого утверждают, что человек человеку – волк.
Я хорошо понимаю, что, отдавая приоритет поэме о Гильгамеше, я натолкнусь на возражение, что в ней больше повторов и меньше поэтических красот, чем в «Илиаде». В арифметике я слаб, а потому не берусь считать. Да и делать это бессмысленно, ведь клинописный знак допускает множество вариантов прочтения, множество смыслов, значит, многое здесь зависит от поэтического таланта современных переводчиков. Сколь поэтичным был текст «О все видавшем» в устах древних сказителей, можно представить, если исходить из общепризнанной истины, согласно которой человечество чем дальше продвигается по пути цивилизации, тем дальше отходит от мира поэзии.