РУССКИЙ ЯЗЫК И ЛИТЕРАТУРА

БУНИН Иван Алексеевич (10.10.1870 Воронеж — 8.11.1953, Париж) — поэт, прозаик, переводчик.

Из старинного дворянского рода, к которому принадлежал В.Жуковский. Отец Б. — разорившийся помещик мелкий чиновник, промотавший приданое жены; из 9 их детей 5 умерли в раннем возрасте. Детство Б. прошло на хуторе Бутырки Орловской губернии в общении с крестьянскими сверстниками. В 1886 исклю­чен из елецкой гимназии, но прошел затем гим­назический курс со старшим братом Юлием, вел с ним «без конца ...разговоры о ли­тературе». Детские и юношеские стихи Б. подражательны; первое выступление в печати — стихотворения «На могилу Надсона» и «Деревенский нищий» в журнале «Родина» (1887). С осени 1889 сотрудничал в газете «Орловский вестник», приложением к ней вы­шел первый сборник Б. «Стихотворения 1887-1891 годов». Был мучительно и страстно влюб­лен в Варвару Пащенко (один из прототипов Лики в «Жизни Арсеньева»), оставившую Б. в 1894. Служил в Полтавской городской управе статистиком, печатался в провинциальных, а с 1892 ив петербургских журналах — «Вестник Европы», куда его ввел А.Жемчужников, «Рус­ское богатство», «Северный вестник». На Украине встречался с толстовцами, в январе 1894 посетил в Москве Л.Толстого; отголоски этики Толстого, его критики городской цивили­зации слышны в рассказах Б. Пореформенное оскудение дворянства вызывало в его душе но­стальгические ноты («Антоновские яблоки», «Эпитафия», «Новая дорога»). Б. гордился сво­им происхождением, но был равнодушен к «го­лубой крови», а ощущение социальной неприкаянности переросло в стремление «служить людям земли и Богу вселенной, — Богу, которого я называю Красотою, Разумом, Любо­вью, Жизнью и который проникает все сущее».
Бросив службу, Б. жил в 1895-1900 в Мо­скве и Петербурге, у родственников в деревнях Глотово и Огневка Орловской гу­бернии, у знакомых в Одессе, где сблизился с местными художниками. В 1898 женился на Цакни, но вскоре порвал с ней. В эти годы познакомился с Д.Григоровичем, А.Эртелем, К.Бальмонтом, В.Брюсовым, А.Чеховым, сыгравшим огромную роль в его писательском становлении, В.Короленко, М.Горьким. В 1896 вышла в переводе Б. поэма Г.Лонгфелло «Песнь о Гайавате»; переводил также Алкея, Саади, Петрарку, Байрона, Мицкевича, Шевченко, Бялика и др. поэтов. В 1897 в Пе­тербурге издана книга Б. «На край света» и другие рассказы», в 1898 в Москве — сборник стихов «Под открытым небом», упрочившие его известность. Восторженными отзывами был встречен сборник «Листопад» (1901), отмечен­ный вместе с переводом «Песни о Гайавате» Пушкинской премией Петербургской Академии наук (1903) и снискавший Б. славу «поэта русского пейзажа». Лирика «Листопада» яви­лась подступом к поэтическому выявлению (в частности, на основе впечатлений от многочисленных путешествий) места, занимаемого Рос­сией среди других национальных культур. Продолжением поэзии явилась лирическая проза начала 900-х и путевые очерки («Тень птицы», 1908).
Не приемля символизм, Б. входил в объеди­нения неореалистов — товарищество «Знание» и московский литературный кружок «Среда», где читал чуть ли не все свои произведения, на­писанные до 1917. «Высокий, стройный, с тонким, умным лицом, всегда хорошо и строго оде­тый, любивший хорошее общество и хорошую литературу, много читавший и думавший, очень наблюдательный и способный ко всему, за что брался, легко схватывавший суть всякого дела, настойчивый в работе и острый на язык, он врожденное свое дарование отгранил до высо­кой степени», — вспоминал о нем Н.Телешов. Горький считал тогда Б. «первым писателем на Руси». В издательстве «Знание» вышло собрание сочинений Б. (1902-9, 5 тт.; т. 6 в петерб. изд-ве «Общественная польза»); полное собрание сочи­нений в 6-ти томах в издательстве А.Маркса (1915). На революцию 1905-7 Б. откликнулся несколькими декларативными стихотворениями; писал о себе как о «свидетеле великого и подло­го, бессильном свидетеле зверств, расстрелов, пыток, казней», В 1906 познакомился с В.Муромцевой, которая стала его «подругой до гроба» (они обвенчались в 1922). Совершил с ней в 1907 путешествие в Египет, Сирию и Па­лестину, в 1909 и 1911 был у Горького на Капри, в 1910-11 посетил Египет и Цейлон. В 1909 ему снова присудили Пушкинскую премию, он был избран почетным академиком, в 1912 — почетным членом Общества любителей русской словесности (до 1920 — товарищ председателя). Повесть «Деревня» (1910) — на­чало, по словам Б., «целого ряда произведений, резко рисующих русскую душу, ее свое­образные сплетения, ее светлые и темные, но почти всегда трагические основы». Повесть «Су­ходол» (1911) — исповедь крестьянки, убеж­денной в том, что «у господ было в характере то же, что и у холопов: или властвовать, или боять­ся». Герои рассказов «Сила», «Хорошая жизнь» (1911), «Князь во князьях» (1912) — вчерашние холопы, теряющие образ человече­ский в стяжательстве; рассказ «Господин из Сан-Франциско» (1915) — о жалкой смерти миллионера. Параллельно Б. рисовал людей, которым некуда приложить свою природную одаренность и силу («Сверчок», «Захар Воробьев», «Иоанн Рыдалец» и др.). Заявляя, что его «более всего занимает душа русского чело­века в глубоком смысле, изображение черт пси­хики славянина», Б. искал стержень нации в фольклорной стихии, в экскурсах в историю («Шестикрылый», «Святой Прокопий», «Сон епископа Игнатия Ростовского», «Князь Всеслав»). Усилила эти поиски 1-я мировая война, отношение к которой Б. было резко отрицательным. Той же теме посвящена проза предвоенного и военного периодов: сборники «Чаша жизни» (1915) и «Господин из Сан-Франциско» (1916). Октябрьская революция и гражданская война подытожили это социально-художественное исследование: «Есть два типа в народе. — писал Б. — В одном преобладает Русь, в другом — Чудь, Меря. Но и в том и другом есть страшная переменчивость настроений, обликов, «шаткость», как говорили в старину. Народ сам сказал про себя: «Из нас, как из древа — и дубина, и икона», — в зависи­мости от обстоятельств, от того, кто древо обработает».
Из революционного Петрограда, избегая «жуткой близости врага», Б. уехал в Москву, а оттуда 21.5.1918 в Одессу, где был написан дневник «Окаянные дни» — одно из самых яростных обличений революции и власти боль­шевиков (полностью опубл. в 1935). В стихо­творениях Б, называл Россию «блудницей», пи­сал, обращаясь к народу: «Народ мой! На поги­бель / Вели тебя твои поводыри». «Испив чашу несказанных душевных страданий», 26.1.1920 отплыл в Константинополь и в конце марта прибыл в Париж. Вся последующая жизнь Б., не считая кратковременных поездок в Англию, Швецию, Германию, Эстонию, Югославию, Италию, прошла во Франции. С 1923 по 1945 большую часть времени проводил в Грассе (Южная Франция), на вилле Бельведер. В бли­жайшее литературное окружение Б. входили Н.Тэффи, Б.Зайцев, М.Алданов, Ф.Степун, Л.Шестов, а также его «студийцы» Г.Кузнецова (последняя любовь Б.) и Л.Зуров; напротив, ан­типатичны ему были З.Гиппиус, Д.Мережков­ский, И.Шмелев, М.Цветаева, а «имена Горького, Андреева, Блока, Брюсова порожда­ли у него стихийный поток брани» (В.Янов­ский). До 1927 выступал в газете «Возрожде­ние», затем (по материальным соображениям) в «Последних новостях», не примыкая ни к од­ной из эмигрантских политических группиро­вок. Единственный в эмиграции поэтический сборник Б. — «Избранные стихотворения» (Париж, 1929) — вызвал положительные от­клики В.Ходасевича, Тэффи, В.Набокова. В «блаженных мечтах о былом» Б. возвращался на родину, вспоминал детство, отрочество, юность, «неутоленную любовь». Те же поэти­ческие мотивы Б. перенес в прозу; ключом к ней явилась миниатюра «Роза Иерихона» (вступление к изданной в 1924 в Берлине од­ноименной книге): роза Иерихона для Б. — символ Любви и Памяти о России, предстающей теперь в его произведениях в весенних, праздничных тонах. От рассказов о ней («Метеор», «Косцы», «Полуночная зарница», «В некотором царстве») Б. шел к самому значительному произведению периода эмиграции -роману «Жизнь Арсеньева» (1927-33; 1-е отд. изд. Париж, 1930; 1-е полн. изд. Нью-Йорк 1952). Ходасевич увидел в романе «вымышленную автобиографию», Г.Кузнецова зафик­сировала в дневнике, как первоначально лишь «интимная» повесть постепенно превращалась в «картину жизни вообще», расширялась «до пределов картины национальной». Описание переживаний Алексея Арсеньева овеяно печалью о минувшем, о России, «погибшей на на­ших глазах в такой волшебно краткий срок». В поэтическое звучание Б. сумел перевести даже сугубо прозаический материал (серия коротких рассказов 1927-30: «Телячья головка», «Роман горбуна», «Стропила», «Убийца» и др.). 9.11.1933 ему была присуждена Нобелевская премия «за правдивый артистический талант, с которым он воссоздал в литературной прозе русский характер». В 1934-36 в Берлине издавалось новое собрание сочинений Б. В 1937 он завершил философско-литературный тракт «Освобождение Толстого» — итог продолжительных размышлений на основе собственных впечатлений и свидетельств людей, близко знавших Толстого. Для Б. Толстой — «величав­ший из великих», мерило не только эстетиче­ское, но и этическое, учитель жизни, равный Будде и Христу; его учение ведет к очищении человека от земных страстей. Но собственная философия Б. — философия любви; подобно Вл. Соловьеву, он не считал целью любви продолжение рода, но воспевал не платоническую, а чувственную любовь, окруженную романтическим ореолом. Любви, по убеждению Б., противопоказаны будни, всякая длительность, пусть даже в желанном браке, она — озарение, «солнечный удар», нередко приводящий к гибели. Повесть «Митина любовь» (Париж, 1925), рассказы «Солнечный удар» (в одноименном сб., 1927), «Ида» и книга новелл «Темные аллеи» (Нью-Йорк, 1943; 1-е пол изд. Париж, 1946) уникальны по разнообразию женских типов, демонстрируют еще большую чем в дореволюционных рассказах, глубину в изображении этой темы, они приближаются стихам в прозе.
Во время 2-й мировой войны Б. не покидал Грасса, остро нуждался, внимательно следил за событиями на советско-германском фронте. Патриотическая позиция привела его к выходу из Союза русских писателей и журналистов в знак протеста против исключения из союза пи­сателей-эмигрантов, принявших советское гражданство. Эта позиция изменила отношена к Б. советских властей: его уговаривали вернуться на родину (в июле 1946 К.Симонов) или хотя бы приехать на 2 недели в Москву; в Гослитиздате были подготовлены его избранные сочинения (изд. не осуществилось), но от Б. отвернулись многие его друзья, в том числе Б.Зайцев. Интересуясь литературной жизнью в СССР, Б. положительно отзывался о некоторых произведениях К.Паустовского, А.Толстого, А.Твардовского, что не мешало ему по-прежнему выступать против коммуни­стического режима. Молодые писатели русского зарубежья оценивали творчество Б. как локальное явление, находящееся в стороне от художественных исканий своего времени и потому неспособное привлечь внимание европейского и американского читателя. Пись­мо А.Жида, присланное к 80-летию Б., — сви­детельство более сложного восприятия: «...Мне казалось почти невероятным видеть из окон ва­шей виллы в Грассе пейзаж французского юга, а не русскую степь, туман, снег и белые березовые рощи. Ваш внутренний мир брал верх и торжествовал над миром внешним: он-то и становится подлинной реальностью. Вокруг вас я ощущал ту необычайно притягательную силу, которая позволяет братски сближаться человеку с человеком, вопреки границам, об­щественным различиям и условностям». К юби­лею (1950) были изданы «Воспоминания» Б. (о С.Рахматнове, И.Репине, Ф.Шаляпине, А.Куприне, М.Волошине; здесь же памфлеты — о Горьком, В.Маяковском, А.Толстом, А.Блоке и др,). Книгу «О Чехове» (Нью-Йорк, 1955) Б. не удалось завершить. 1952-м датирован его по­следний шедевр — стихотворение «Ночь». По­хоронен на русском кладбище Сент-Женевьев-де-Буа под Парижем.

Репетитор по русскому языку

Школа Бунина

Пройдут годы. И кое-кто назовет Бунина холодным олимпийцем, пар­насцем, или, того хлеще, барином, глухим к народным струнам. Неужели погибло благодатное зерно, брошенное в отроческую душу? Неужели и теперь, когда пронеслись в прошлое бурные потоки пристрастных словесных битв мы останемся слепы к его прекрасным всходам?

Бунинский эпилог "Онегина"

Пушкин был единственным поэтом, чье влияние признавал Бунин и в го­ды творческой зрелости.
«...Вспоминаю уже не подражания, а просто жела­ние, которое страстно испытывал много, много раз в жизни, желание напи­сать что-нибудь по-пушкински, что-нибудь прекрасное, свободное, стройное, желание, проистекающее от любви, от чувства родства к нему, от тех свет­лых (пушкинских каких-то) настроений, что бог порой давал в жизни».

Левитан и Бунин

Лично с Левитаном Бунин не был знаком, но был им окружен со всех сторон. Это и беседы с Чеховым, и встречи с его сестрой, которая некогда засобиралась замуж за Левитана и с которой Бунина связывали братские чувства, и частые собрания в доме Телешева, женатого на Елене Карзинкиной, и близость с кружком южнорусских художников, боготворивших Левитана.

Верность (Один из истоков Маршака)

Надо жадно, очень жадно любить живое, чтобы опечаленным взором подметить, что погребальный возок… нарядный. Такое этически, казалось бы, несовместимое чувствование было возможно только в поэтике Бунина, которого «зеленая, веселая, живая могильная трава» приводила в восторг, ибо пусть «старый склеп, руина гробовая таит укор… Но ты, земля, права!.. Земля, земля! Весенний сладкий зов! Ужель есть счастье даже и в утрате?»