РУССКИЙ ЯЗЫК И ЛИТЕРАТУРА

Многие считают, что из выразительных средств самым важным для поэзии является метафора. Ее значение отрицают лишь те, кому образность не доступна.
И все-таки при всей огромной важности метафоры природу поэзии определяет не столько она, сколько гипербола.

Художественная проза напоена метафорами, но от этого она не становится поэзией. А вот преувеличение Гоголя, что «редкая птица долетит до середины Днепра» – сколок чистой поэзии, приобретший, кстати, и стиховую оснащенность в своем ритме и аллитерации.
Значение гиперболы невозможно преувеличить уже потому, что человек произошел не от обезьяны, а гиперболы. Гипербола – первая ступень человеческого восприятия. Внутренне соразмерив громадность и мелкость окружающих существ и предметов, наш пращур стал искать соответствующие пути воздействия на них, что явилось источником человеческих переживаний. Метафора более поздняя форма восприятия. Между гиперболой и метафорой лежат тысячелетия, в течение которых мыслительные процессы продвинулись далеко, оказывая все большее влияние на природные, непосредственные ощущения человека. Вот почему людьми книжными метафора ценится несравненно выше гиперболы, подменяя собой чувство.
«Иногда, - пишет Л.В.Чернец, - (а у «поэтов метафор» – часто) вводимые цепями метафорические образы настолько ярки, развернуты и наглядны, как бы заслоняют собой предмет речи, говорят о реализации метафоры. Таково, например, стихотворение Пастернака «Импровизация».

Я клавишей стаю кормил с руки
Под хлопанье крыльев, плеск и клекот.
Я вытянул руки, я встал на носки,
Рукав завернулся, ночь терлась о локоть.

И было темно. И это был пруд
И волны. – И птиц из породы люблю вас,
Казалось, скорей умертвят, чем умрут
Крикливые, черные, крепкие клювы.

И это был пруд. И было темно.
Пылали кубышки с полуночным дегтем.
И было волною обглодано дно
У лодки. И грызлися птицы у локтя.

И ночь полоскалась в гортанях запруд.
Казалось, покамест птенец не накормлен,
И самки скорей умертвят, чем умрут
Рулады в крикливом, искривленном горле.

О чем это стихотворение: о музыке, извлекаемой из клавиш рояля? о крикливых птицах, которых «кормит» лирический герой? о ночном пруде и шуме воды «в гортанях запруд» ? Эти три темы (три мотива) ассоциативно связаны. Одна из ассоциаций – звук. Клавиши и птицы слиты в единый образ в метафорах: «Я клавишей стаю кормил с руки // Под хлопанье крыльев, плеск и клекот», «...Рулады в крикливом, искривленном горле» (здесь горло – синекдоха, обозначающая птицу). Птицы и ночной пруд, волны объединены тоже благодаря метафорам: «Ночь полоскалась в гортанях запруд»; «гортани запруд» соотнесены с «крикливым, искривленным горлом» (звуковой повтор: гортань, горло – как бы закрепляет аналогию). Другая сквозная ассоциация – цвет, сближающий птиц («черные клювы»), пруд («и было темно», «ночь полоскалась в гортанях запруд») и музыку («ночь терлась о локоть»). Черный, ночной цвет (исполняется ноктюрн?) не единственный в стихотворении: «Пылали кубышки с полуночным дегтем», «И было волною обглодано дно // У лодки. И грызлися птицы у локтя». Эти метафоры, по-видимому, возвращают читателя к клавишам рояля, к их бело-черной гамме. В сложной образной системе «Импровизации» исходная тема – игра на рояле, но слышим мы крики птиц и шум волн. Доминанта стиля – именно метафора, на что настраивает уже первая строка: «Я клавишей стаю кормил с руки...». Вероятно, стихотворение Пастернака можно прочесть, домыслить и иначе. Оно многозначно, чему в немалой степени способствуют метафоры».
Пастернак в юности собирался стать композитором. Но, поняв, что композитор из него не выйдет, решил искать славы на поэтическом поприще. Однако музыкальная тема осталась у него излюбленной.
В «Импровизации» Пастернак сравнивает клавиши рояля с раскрытыми клювами голодных птенцов, а игру на рояле – с кормлением птенцов. Свою импровизацию он исполняет стоя, «встав на носки». Ему все равно, что в такой позе он, высокорослый, не дотянется до клавиш. Главное – выдумать и наслоить друг на друга побольше метафор, где и совершенно бесполезный для импровизации «завернувшийся рукав» (видимо, рукав сорочки, а не пожарный рукав, который рядом с источником воды имеет право на существование), и ураган в пруду, и деготь, который, подобно деньжатам, хранится почему-то в кубышках, и почему-то только «черные, крепкие клювы», словно у рояля не существует белых клавиш, и «рулады… в крикливом горле», и какие-то «самки», как будто в стихотворении речь не о птенцах, а детенышах млекопитающих, которых и в самом деле кормят только самки. Так или иначе, если в «Импровизации» и был бы хоть какой-нибудь проблеск поэзии, то эти «самки» уничтожили бы его. Перед нами голая идея с помощью черных красок сочинить ноктюрн. Подобная задача, будучи чисто технической, имеет отношение не к поэзии, а стихосложению. Основой поэзии Пастернак назвал, прибегнув к излюбленной им метафоричности, «всесильного бога деталей». Сколь всесилен – точен и убедителен – его бог, уже показано. Однако главное заключается в том, что этот «всесильный бог» прозы не по достоинству был возведен Пастернаком в поэтическое божество. Поэзия на дух не переносит деталей, потому что они способствуют описанию, что является заботой прозаика. Когда в лирике встречаются детали – а без них, увы, никак не обойтись – поэт старается не нагнетать, а скрасить их. Соль «содержания» лирического стихотворения в непосредственном душевном переживании, но никак не в «кубышках» и «самках», в прозаических метафорах, добытых умственными потугами, перенасытивших «Импровизацию» и свидетельствующих о прямом родстве Пастернака с Бенедиктовым.
Метафора – коварное оружие. Она устремлена к мышлению, она поверяется алгеброй, с которой поэзия, в отличие от всех других видов искусств, не дружит, хотя и без метафоры не мыслит своего существования. Последнее связано с тем, что метафора ведет свое происхождение от гиперболы, соприкасаясь с ней своими гранями.
Гипербола – это внутреннее состояние, которое поднимается из наших глубин не зависимо от нашей воли. Гипербола мгновенно вводит в субъективный мир. Она подчиняется лишь прихоти ее создателя, его чувствованию. А метафора, будучи скрытым сравнением, еще прочнее, чем оно, связана с познанием. Так что все познается не в сравнении, а в метафоре. Собственно, формулы точных наук являются метафорами. Отсюда и восторг, в который ученых приводят формулы уже одним своим видом. А гипербола с ее духом субъективности противопоказана познанию. Всамделишное познание и всамделишная поэзия имеют одну и ту сущность, опирающуюся на внутреннюю достоверность, которая важнее, чем видимость. Гипербола – свидетельство тонкой психической организации. Если у поэта выскочил прыщ, то этот смертельный недуг выльется в вопль его души, а испорченное настроение, как свидетельствует Ли Цинчжао, может привести к всемирному потопу –

Падал снег. А в саду мэйхуа,
Как всегда, в эту пору цвела.
Помню, веточку алых цветов,
Захмелев, я в прическу вплела.
Но осыпались эти цветы
И моих не украсят волос.
Неуемные слезы бегут,
Стала мокрой одежда от слез.

У большинства поэтов гипербола тяготеет к скрытности. Явно она проявляет себя у тех авторов, для которых характерна ораторская интонация. Отсутствие гиперболы сигнал, что имеешь дело с трудами стихотворцев. Их интеллектуальные попытки добыть гиперболу приводит к мертвенной интонации (творчество скальдов). Именно гипербола превращает языковую метафору в поэтическую метафору. Именно гипербола фокусирует в себе поэтическую личность, которой стихотворцы лишены по природе. Именно гипербола придает тот или иной тембр голосу поэта, окрашивая его интонации.

Части речи и поэзия

Слово в поэзии имеет свои морфологические особенности. Прежде всего – здесь насчитывается одиннадцать частей речи.
Десять из них те же, что и в школьной грамматике, основными из которых являются имя существительное, глагол и имя прилагательное. В поэзии над всеми ними высоко возвышается самая главная часть речи – личное местоимение первого лица единственного числа. Без Я лирическая поэзия невозможна.

Глубина рифмы

Рифма более важна для поэтов не мелодического, а разговорного строя.
Уже одно это заставляет думать, что основное ее назначение не в усилении ассонанса и аллитерации, не в звукописи. Главное в рифме – ее смысловые аллюзии, чего не могут взять в толк стихотворцы.